Дамы семьи Поттер (гет)

Примечания:

Мой реал нынче несколько напряжен, и мне нужно отдохнуть и набраться сил.

Потому следующая глава выйдет позже обычного, 1 мая.

Отдельно хочу отметить, что по количеству страниц третий том уже равен примерно половине первого или второго тома.

Я считаю, это успех ?

Надеюсь на ваше понимание и поддержку ?

— Ты вообще как после вчерашнего? Крепок и могуч, как баобаб посреди саванны? Ну или что там растет в вашей Африке…

Кингсли дружелюбно улыбнулся Крису и позволил хлопнуть себя по плечу, не дрогнув под медвежьим напором Олливандера, — тот никогда не соизмерял силу, а то и специально прилагал ее, прикрываясь мнимой неуклюжестью.

Вообще-то, как и всегда после попоек в аврорате, Кингу приходилось несладко: голова трещала, нещадно мутило, а мысли прыскали во все стороны, — однако он упрямо удерживал на лице добродушное и безмятежное выражение. В разговоре коллеги и приятели звали эту маску «завидным спокойствием», а за глаза — «мордой кирпичом». Его личная безотказная броня.

У Кингсли Шеклболта всегда и все в порядке, пора бы привыкнуть и отвязаться от меня, — с досадой подумал он. Кинг наполовину смирился с тем, что проверки на прочность будут продолжаться до того самого дня, когда он наконец признает поражение и поджав хвост покинет Британию. Одно время он всерьез раздумывал над тем, чтобы действительно уехать или сбежать от реальности еще дальше — туда, где его точно никто и никогда не достанет… Однако не теперь.

Олливандер сочувственно кивал и по своей дурацкой привычке сминал руками предметы, ехидно щурился и громогласно смеялся, запрокидывая голову, а в ушах Кинга звучал надтреснутый, сиплый голос деда:

«Твой папаша заигрался в рыцаря без страха и упрека. Когда вырастешь, мальчик, обязательно спроси с батюшки за прекраснодушие: отныне у тебя всего два пути. Или прямо сейчас, причем раз и навсегда, откажешься соперничать с другими — или все-таки не утерпишь, но тогда будь готов идти до конца и во всем превосходить остальных. Запомни, несчастный ребенок: там, где другому помогут подняться, с тобой утруждаться не станут — добьют лежачим».

Дед всегда звал его «мальчиком» — но никогда «внуком» и никогда по имени, которое дала Кингсли прекрасная и веселая, но поверхностная мать.

«У этой девицы плебейский вкус, а у моего сына — ни грана мозгов, раз он сподобился дать нашу фамилию, а имя не сменил, оставил как есть», — кряхтел дед поверх дымящей трубки и зорко посматривал на Кингсли. При этом он поворачивался то левым глазом, то правым, и прищуривал другой — словно если видел внука только одним глазом, тот выглядел менее чуждо.

«Довольно, — цедил папа сквозь зубы, а затем улыбался Кингу как можно более тепло и подбадривающе. — Ну зачем вы так? Разве есть разница?»

А оставшись с дедом наедине, отослав Кингсли играть в огромных и пустых комнатах почти незнакомого Шеклболт-холла, шипел (Кинг прекрасно все слышал, потому что еще тогда умел подкрадываться бесшумно, не хуже кота):

«Ну вот какая разница, что там за имя? Его происхождение и так понятно с первого взгляда. Можно подумать, этот секрет можно скрыть…»

«А что, скажешь, нельзя?! — взрывался дед и тут же начинал кашлять и бить себя по груди с такой силой, словно пытался проломить ребра. — Десять лет ты как-то умудрялся! Все придумано задолго до нас, да вот тебе, Кадмус, между ног натерло благородство! И не надо, не надо кривить морду! У тебя она и так не ахти — только эта однодневка и польстилась, тьфу ты…»

Он яростно пыхтел трубкой, и клубы дыма вились змеями и поднимались к высокому потолку. Они делали деда похожим на медиума, смазывали выражение сурового лица.

«Оставайся мальчишка Роджерсом, как его взбалмошная мамаша, я не сказал бы ни слова против: мало ли таких, неприкаянных, без году неделя в нашем мире? Ты мог бы его обеспечить, нанять гувернера и навещать по выходным… Для него так было бы лучше. Но ты…»

Дед сокрушенно качал головой и коротко, яростно тыкал в сына трубкой.

«Ты думал не о мальчике, а о своей больной совести: с барского плеча дал байстрюку фамилию, а затем приволок в мэнор, как беспородного щенка в корзинке. Теперь это не приблуда из-за Барьера. Официально это один из нас, и зовут молодого Шеклболта ни много ни мало, а, Мордред дери через колено, Кингсли! Ну чем не собачья кличка? Кингсли Шеклболт! На моей памяти смешнее звучало только «Гаррик Олливандер», вот только матушка Олли ходила с кольцом на пальце, и морда у него была нужного цвета… а по твоему отпрыску за версту видно — Шеклболт у нас контрафактный!.. Для тебя, наследничек, разжую особо. Вместе взятые, его имя, фамилия и цвет кожи криком кричат: «бастард»! «Ублюдок» кричат, это ты понимаешь, дубина?!»

Хриплый голос деда срывался на сип, и он фыркал, доставал изо рта трубку, крутил в руках, а затем упрямо совал обратно и прикусывал черенок не по-стариковски крепкими желтоватыми зубами.

«Выбирайте выражения», — опасно подбирался папа, меряясь со своим отцом взглядами, и тот ненадолго отступал — как он говорил, «ретировался на заранее заданные позиции».

«Я-то выберу, а вот как ты станешь защищать его от нападок в Хоге? Дети злы и жестоки, а мальчик и наша Элли попадут на один курс — и хорошо бы не на тот же факультет. Думаешь, никто не поймет, как это у брата и сестры Шеклболт один возраст, но разная масть? Станешь бегать по Хогу и грозить всем страшными карами? Ах-ох, детишки, не зовите моего ублюдка ублюдком, а не то… не то что? Ну давай, усложни мальчишке жизнь еще больше, вылепи из него сладкого папенькиного сыночка! Из вас, высокоморальные мои, не родители вышли, а настоящая чума!»

Дед ворчал и ворчал, для виду шумно копаясь в бумагах, но его зоркие глаза неотступно следили за сыном, улавливая каждое движение. Он похож на старого и вредного ястреба, злобного такого, с седым хохолком, — думал Кингсли, стараясь не шевелиться, чтобы не заметили из глубины кабинета.

«Добренькие, да? — продолжал дед, и его злая усмешка походила на оскал. — Великое чувство с вами приключилось? Ну хорошо, допустим… но при чем тут плод любви? Жил бы мальчик Кингсли за океаном, и ни одна скотина бы его не попрекнула… Ах да, у нас новое обострение блажи: твоей богемной барышне наскучило материнство, а в тебе взыграло благородство. Признал сына? Приволок жене подарочек? Теперь за твой приступ раскаяния будет платить сам мальчишка. Чего ты ожидал, Кадмус, — трогательного воссоединения семьи? Что Илейн примет его как родного? Что Элеонора обрадуется старшему брату-бастарду? Взял — и изгадил ребенку жизнь, обеспечил косые взгляды до самого гроба. Магглу с палочкой было бы непросто, кто спорит, — да только бастарду Шеклболту придется куда сложнее. Любой дурак сумеет ткнуть в эту рану и всласть в ней поковыряться — ну чем это лучше непыльного житья Кингсли Роджерса?»

«Он мой родной сын и имеет полное право на мою фамилию, — с болью говорил отец, но взгляд отводил — Кинг прекрасно видел это через щелку в двери. — Раз я не могу дать большего, того, чего он заслуживает на самом деле, по праву крови, как мой первенец…»

«А вот не можешь, — криво усмехался дед и нарочно громко, с каким-то затаенным наслаждением, стучал массивным яшмовым пресс-папье, словно представлял вместо стопки бумаги голову наследника. — Не хватало плеснуть масла в огонь! Селвины и так требуют виру за оскорбление, Илейн просит полюбовный развод, а Элли желает покинуть семью вместе с матерью… и я ничего не могу поделать! Ну не под Империо же их брать — невестку с родной-то внучкой! Я бы упал обеим в ноги, да что это даст…»

«А вы прикажите внучке остаться, — безразлично советовал папа и криво усмехался: — Элеонора не посмеет вас ослушаться. Вы же глава семьи, вам не впервой ломать окружающих… Привычка всяко имеется».

«А что, еще лет десять назад я бы приказал, — вздыхал дед, игнорируя насмешку, и снова стучал пресс-папье, но уже тише. — Так бы приказал, только стены бы дрожали! Да только насильно мил не будешь, тебе ли не знать? Ну удержу я Элли свой волей, и что это даст? Так есть хотя бы ма-а-ахонький шанс на то, что когда-нибудь она вернется… если сейчас запру ее в золотой клетке — пожну только ненависть».

Голос деда падал до хриплого, натужного шепота, и глухая боль в нем обжигала, словно кислота:

«Видишь, подлец, до чего ты довел собственную семью? Моя славная девочка не желает оставаться одной из нас, не желает носить эту фамилию — своим демаршем ты оскорбил Илейн, а Элли слишком любит мать… Теперь моя единственная внучка станет Элеонорой Селвин, тьфу ты, пропасть, стыд-то какой!.. Впрочем, Мерлин с ней, с фамилией, лишь бы счастлива была, моя черничка… но невестка может увезти ее во Францию. Что я стану делать, если Илейн заберет дочку за пролив, отдаст учиться в Шармбатон, а потом найдет себе зятя-жабоеда? Когда я увижу внучку в следующий раз — на собственных похоронах, всю с головы до ног офранцуженную?»

«Элеонора в вас души не чает, — сухо говорил папа и отвлеченно глядел куда-то в потолок. — Никуда она от вас не денется, скажете тоже».

Дед отмахивался и грыз зубами трубку с такой отчаянной и бессильной злостью, словно пытался вконец ее перекусить.

«Илейн — женщина гордая и злопамятная, а ты умудрился ударить по самому больному месту. Ты ведь знаешь, как она мечтала родить второго сына, как убивалась по Эдуарду, светлая ему память… и надо же было притащить ей под нос побочного мальчишку — как назло, здорового и мордатого! Нет, Илейн обязательно настроит дочку против тебя лично, да и против всех Шеклболтов заодно… Не будет у меня больше кукольных чаепитий…»

Дед затихал, а потом взрывался совершенно неожиданно, и его голос звучал набатом:

«Так что даже не думай, что сможешь праздновать на руинах моей спокойной старости! Ты женишься снова и подаришь мне законного внука — ну или внучку, а лучше нескольких. Этот твой мальчик станет наследником только через мой труп, а я еще очень бодр!»

«Сколько бы детей у меня ни было, все достанется именно Кингсли», — стоял на своем отец, а дед презрительно щурился и подкручивал седой ус.

«Сначала переживи меня, резвый ты мой, — приторно улыбался он и внезапно гаркал: — Мальчик, если много подслушивать, уши могут отсохнуть, им такое напряжение вредно!»

Сперва Кинг не понимал, что происходит и отчего папа и дед так спорят: ему, выросшему в маггловской части Нью-Йорка, была совершенно чужда вся эта заплесневелая драма. Ну да, родители не состояли в браке, подумаешь! Ну да, они принадлежали к разным расам, ну и что? В родном городе на Кингсли никто и никогда не смотрел косо, и он не мог взять в толк, почему в магической Британии все будет иначе.

Понимание приходило постепенно и неуклонно, но достигло пика на первом курсе Хогвартса, куда он отправился после полугода одинокого скитания по опустевшему и неуютному Шеклболт-холлу. Оказалось, это вовсе не шутки и не игра: двусмысленное положение не позволяло Кингсли найти подходящую компанию, как он ни старался, — для всех подряд неучтенный Шеклболт оказался чужим.

Потомки Священных Двадцати Восьми семей, к числу которых он принадлежал номинально, видели в темнокожем мальчике с маггловским именем в первую очередь бастарда, позор деда и отца, выскочку, на котором дорогие вещи смотрелись, как на корове седло. Чистокровные из волшебных семей попроще относились к Кингу с подчеркнутым уважением, но дружить не спешили — для них он был птицей слишком высокого полета, и при нем они чувствовали себя скованно. Ребята из-за Барьера с лету вычисляли в Кингсли золотого мальчика с устроенным будущим, сына, внука и правнука волшебников, и им просто не о чем было говорить: их ждала борьба за место под солнцем или возвращение к магглам, ну а Кинг…

И было бы полбеды, ограничивайся все только этим, но для британцев он оставался американцем, для белых — возмутительно темнокожим, а для темнокожих — почти что белым…

На долю Кингсли приходились такие же отщепенцы: полукровки, чистокровные особенно широких взглядов и пара-тройка детей из очень приличных маггловских семей. Не так уж и мало, но Кинг все равно расстраивался, остро чувствуя свою инаковость.

«Вот-вот, — вздыхал дед на первых в жизни Кингсли каникулах и, старательно не глядя в сторону внука, как бы невзначай подсовывал ему второй десерт. — Я говорил твоему папаше, мальчик, но Кадмус весь из себя умный и благородный, Кадмусу плевать на то, как на самом деле устроен мир… это все твоя матушка. Увлекла его фантазиями о свободе и равенстве — будто достаточно назвать черное белым, как все сразу согласятся!»

Он кряхтел и неожиданно виновато косился на внука.

«Это так, к слову пришлось… ты у нас, скорее, шоколадный, мда, точь-в-точь как этот кексик… Ты ешь, мальчик, ешь — тебе пригодится. Раз характером ты пошел в Шеклболтов и тихо сидеть не умеешь, придется соответствовать, такие дела… Конечно, никаким наследником тебе не бывать, можешь закатать губу обратно — но ты вроде бы парень умный и видишь то, что твой папаша видеть отказывается: ну не примут тебя в нашем кругу! Можешь извести на это кучу лет, выгрызть уважение зубами, сравняться с остальными и замереть в шатком равновесии, но это не жизнь, а вечное ожидание удара в спину — а тебе оно надо? Шепотки за спиной, взгляды со значением, бесконечные отказы невест? Да пошли они к Мордреду, эти худосочные невесты, правильно я говорю?»

Дед трепал Кингсли по волосам, будто случайно положив ладонь ему на макушку, и ворчал себе под нос, что шевелюра у внука больно непривычная, слишком курчавая, и пальцы в ней путаются…

«Ты пойдешь в аврорат, согласен? Испокон веков бастарды шли в солдаты, войне на происхождение плевать. Армии в Британии нынче нет, но есть авроры — и вот среди них ты, мальчик, станешь лучшим из лучших, тебе ясно? Выбьешься там в главные, чтобы больше ни одна скотина не посмела вывалять нашу фамилию в грязи. А на мечты папаши плюнь — лет через десять он тоже все поймет, до Кадмуса долго доходит…»

До отца и в самом деле дошло гораздо позже, вскоре после смерти деда, когда он сосватал Кингу очередную девицу, а ее семья ответила вежливым отказом — четвертым, пятым, шестым? Кингсли давно перестал считать. К тому моменту сам Кадмус был женат уже третьим браком, его новая супруга как раз находилась в тягости, а Кинг доучивался в аврорской академии и числился одним из лучших курсантов.

«Все-таки прав был старый пень, как в воду глядел, — отчаянно злился отец, меряя шагами кабинет, а сидевший в кресле Кингсли молча следил за ним взглядом и с легкой, светлой печалью вспоминал тот давний разговор. Действительно как в воду. — Не бывать тебе наследником — сожрут и костей не оставят… Прости, сын, я переоценил просвещенность магической Британии, будь она неладна».

«Ничего страшного не произошло. Вот увидишь, я сделаю блестящую карьеру — стану главой аврората, — спокойно и твердо пообещал отцу Кингсли. — У меня все будет в порядке».

Все и всегда.

«Я обязательно помогу, — кивнул отец и крепче сжал трость. — Пока я жив, мой мальчик, Шеклболты будут стоять за твоей спиной, можешь в этом не сомневаться».

Не то чтобы Кингсли и правда сомневался, но и расслабляться не спешил: Британию не на шутку лихорадило, гражданская война шла полным ходом, и он чувствовал, что это было отличное время, чтобы выковать судьбу своими руками. Выбор между Волдемортом и Дамблдором был легче легкого — полуподпольный Орден Феникса был особенно рад молодым аврорам и не смотрел на их происхождение. Кинг полагал, что после победы Дамблдор возвысит тех, кто сражался на его стороне, но крупно просчитался: после падения Волдеморта глава Ордена Феникса снова ушел в тень, и Кингсли понял, что подставлялся под авады за простое «спасибо».

Он с легким сердцем похоронил парамилитарное прошлое — по правде сказать, Кинга никогда не прельщала романтика тайных собраний, подпольных штаб-квартир, паролей и явок, — а затем сосредоточился на карьере в аврорате и быстро вырос в чине. Вскоре Кингсли стал частью крепко спаянной компании из таких же молодых и зубастых: в его приятелях числились Крис Олливандер, Таис Мэллори, а с некоторых пор — даже глава аврората Руфус Скримджер. «Лишние дети хороших семей», — смеялся Кристофер, но выходило не очень-то весело.

Все они были как пауки в банке, но именно с Олливандером у Шеклболта сложились самые напряженные отношения: во многом похожие до мелочей, «заклятые друзья» отличались в паре принципиальных вещей. Кинг с самого рождения и по сей день оставался любимым ребенком, и для Кристофера его железная уверенность в поддержке отца была как соль на рану. В то же время Кингсли не мог простить Олливандеру службы в аврорате — перед единственным законным сыном были открыты все дороги в Британии, в том числе и Визенгамот… Зачем же он позарился на вотчину Кинга?

Их беспощадная конкуренция скрывалась под тонким слоем показного товарищества — и Кингсли никогда не был уверен, понимал ли Кристофер истинную природу их отношений. Сколько в его шутках было тяжеловесного юмора, а сколько — сознательного желания уколоть побольнее? Но было кое-что, что интересовало Шеклболта даже больше: знал ли Олливандер, что Руфус обещал свой прежний пост именно Кингсли, а вовсе не Кристоферу?

Он рано понял, что отец ошибался, а дед и Шекспир были правы: как вещь ни назови, ее суть неизменна — «роза пахнет розой», а предательство остается предательством. Какая разница, обошел его Олливандер случайно или подсидел совершенно осознанно? И тем не менее Кингсли не мог выбросить это из головы, будто отсутствие злого умысла хоть что-нибудь меняло…

«Видишь ли, дружище, — виновато разводил руками Скримджер и не думая извиняться. — Сейчас мне позарез нужен кто-то энергичный и темпераментный. С живым воображением, свежими идеями… Давай начистоту, Кинг: это не твои сильные стороны. Ты берешь другим: спокойствием, хладнокровием и последовательностью. Из тебя выйдет идеальный глава аврората для мирного времени».

«А у нас оно разве не мирное?» — улыбнулся тогда Кингсли — как всегда, мать его, спокойно и хладнокровно. Руфус ответил полной значения усмешкой и шутливо погрозил пальцем. Кинг не стал упорствовать: он и так представлял себе план Скримджера после выборов. Мирное время — птица пугливая, склонная вспархивать с ветки в самый неожиданный момент, а армии в магической Британии и правда нет…

«Твой срок еще придет, — на прощание пообещал Руфус и дружески потрепал Кингсли по плечу. — Вот увидишь».

Возможно, он смирился бы с поражением — в самом деле, какие его годы, к тому же, Кристоферу тоже потребуется заместитель, — если бы не Таис.

«Слышала, тебя обошли, — вкрадчиво шепнула она на ухо после очередной совместной ночи. — Крис все-таки нашел, где именно лизнуть Руфусу, чтобы тому понравилось».

Лежащий на спине Кингсли ничего не сказал, но внутри все заныло, как от удара в солнечное сплетение: а ведь и правда нашел. И лизнул, не переломился. А проклятому Скримджеру настолько понравилось, что он отдал Олливандеру то, что обещал Кингу Шеклболту — старательному, упорному и, как выяснилось, недопустимо наивному.

«Победитель получает все, — мурлыкнула Тай и села на кровати, принялась одеваться: сперва один невесомый чулочек, затем другой. Пламя камина подсвечивало густые рыжие волосы, делая их похожими на лисий мех — так и тянет снова зарыться пальцами. — Таковы ваши правила игры, сам знаешь».

«Чьи это — ваши?» — неприятно удивился Кингсли, и она повернулась в пол-оборота и пояснила тем же дружелюбным тоном, каким Руфус сообщал, что аврору Шеклболту повышение не светит:

«Тех, кто живет по эту сторону Барьера, конечно. Так у вас заведено. Я давно это поняла, еще в Хоге: или жрешь ты, или жрут тебя, третьего не дано. Ты меня понимаешь, правда?»

Кингсли промолчал — он вообще открывал рот только по делу, — а Таис вздохнула и потянулась за сброшенной на пол юбкой-карандашом.

«В следующий раз у тебя?» — наконец спросил он, когда Тай уже застегивала на блузке бесконечный ряд мелких резных пуговичек.

«Следующего раза не будет, Кинг, — буднично сказала она и слегка качнула головой, словно сокрушаясь о нерасторопности любовника. — Я ведь все объяснила, да ты не понял: меня заводят победители, а не аутсайдеры».

И на следующий день улыбалась Олливандеру особенно призывно, а тот вовсю пользовался благосклонностью Мэллори: то мимолетно сжимал хрупкое плечико, то задерживал лапищи возле длинных и чутких пальчиков…

Кинг не выказал разочарования в вероломных «друзьях» ни словом, ни жестом, — но с того момента принялся копать. Он искал любые зацепки, способные остановить чужой взлет к вершинам власти, и наконец нашел: хоть госпитализация отца и сыграла Крису на руку, он не утерпел и в узком мужском кругу хорошенько проехался по Малфоям и Паркинсонам — точнее, по сомнительной добродетели их супруг. И встречу в «Тупике алхимика» тоже упомянул, описал в красках, едва ли не разыграл как пантомиму — в отличие от немногословного Кинга, Крис был артистичным рассказчиком…

Идея зародилась одиноким вечером за бутылкой виски — второй или третьей? Она укоренилась во время очередной планерки, на которой Олливандер и Скримджер старательно дружили напоказ. Последние штрихи Кинг внес незадолго до сезона цветения нарциссов. Красивые цветы и красивая женщина — даже если ничего не выгорит, будет приятно ее порадовать…

По правде сказать, когда он отправлял леди Малфой первый анонимный подарок, у него не имелось особо хитроумного плана. К тому моменту Кинг настолько отчаялся барахтаться, что его тянуло сеять хаос ради хаоса, бессмысленно и беспощадно. Хотелось просто напоследок взбаламутить этот затхлый прудик — ну а если выйдет утопить Олливандера, это будет двойной удачей.

Кингсли Шеклболт скучен и предсказуем? Лишен воображения и мыслит по шаблону? Жалкий аутсайдер, у которого можно отнять что угодно, а он молча утрется и продолжит тянуть лямку, как его предки на плантациях? Ну что же, получите и распишитесь: план авантюрный и суматошный, для самого Кинга совершенно не характерный. Малфой еще в Хоге славился приступами ревности, и Кингсли надеялся, что, не будучи уверен в личности отправителя, Люциус примется бить по площадям и заденет Олливандера хотя бы краешком, на излете…

Нет худа без добра: когда в приступе особенного уныния, всерьез прикидывая, а не связать ли петлю покрепче, Кинг посвятил в тайну отца, сперва тот задумался, а потом улыбнулся так, как улыбался только сыну, тепло и одобрительно:

«Смело, глупо и совсем непохоже на моего осторожного и разумного мальчика… однако признаю, что свежо, неординарно и способно пощекотать нервишки. А главное: вполне в духе младшего Олливандера, тот склонен к широким жестам… Знаешь, сынок, я долго думал, кого можно стравить с Крисом, чтобы тот поменьше ухмылялся, но никак не мог определиться — ну а теперь есть прекрасный кандидат. Вот видишь, Кинг, отчаиваться рано: может, и на нашей улице будет праздник».

* * *

— С добрым утром, La Belle au bois dormant⁽¹⁾, — ехидно сказала бабушка, стоило Лаванде затрепетать ресницами и задышать самую чуточку глубже.

Венди с досадой фыркнула и открыла глаза: это была их давняя игра, и ей никогда не удавалось провести Тесс — та словно чуяла, когда внучка просыпалась и начинала притворяться. Лаванда села в постели, сладко потянулась, улыбнулась Терезе и отправилась умываться и причесываться; тем временем бабуля невозмутимо пила кофе в кресле, словно не замечая утренней суеты.

Наконец Венди села обратно на разобранную кровать, одернула пушистый васильковый халат и поджала под себя ноги: у нее была совсем маленькая комната и места для второго кресла не было. Тесс не глядя протянула внучке чашку с какао, и Лаванда пригубила точно так же, машинально, — это был их маленький ритуал. Игра в прятки за плотно сомкнутыми веками, затем быстрое умывание и, наконец, чашечка кофе для Терезы и какао для Венди под неторопливый, ленивый разговор: обмен впечатлениями, принятыми решениями и планами на будущее. Тесс нравилось спрашивать мнение внучки обо всем на свете, причем вразнобой: о политике Министерства на запрет ковров-самолетов, об учебной программе и ее применении в реальной жизни, о ценах на новую модель метел, о тонкостях взаимоотношений на курсе и даже о событиях за Барьером. Лаванде никогда не удавалось предвидеть очередной вопрос и подготовиться заранее: приходилось импровизировать, выкручиваться на ходу, а то и вовсе уводить разговор в сторону. Тереза усмехалась, видя ее уловки насквозь, но не возражала, а порой и подначивала.

День медленно разгорался снаружи, и солнце заглядывало в окна сквозь ветви старого дуба, как ребенок глядит сквозь пальцы. Брат вряд ли проснулся, а вот родители наверняка встали и пили кофе в столовой, не мешая матриарху семьи общаться со своей любимицей. «У нас утренний прием в будуаре», — фыркала Тереза, когда мама сетовала, что семье следует завтракать вместе, и как-то так поворачивала голову, что казалось: они с Лавандой и впрямь секретничают не в крошечной бело-розовой спальне, а в настоящей дамской опочивальне — с расписными ширмами, шелковыми шпалерами и прочими безумными роскошествами… на которые у Браунов денег отродясь не бывало. А жаль.

— Пирог, — кивнула бабуля на тарелку и отвернулась к окну — задумалась, против обыкновения не спеша приступать к блиц-опросу. Солнечный луч путался в высоко уложенных волосах: Тереза рано поседела и то же самое могло ждать и Лаванду. Вон, виски отца совсем белые, а ведь ему всего-то чуть за сорок…

Венди поманила тарелку с пирогом пальцем, и та величаво поднялась над столиком и поплыла к ней, напоминая груженную специями каравеллу. Пирог оказался яблочным, с карамелью и ворохом миндальной стружки. Вкусный — страсть… правда слишком сладкий — миссис Бишем всегда перебарщивала с сахаром, и тот въедливо хрустел на зубах. Впрочем, от этого недостатка пирог казался только вкуснее — бабушка традиционно покупала выпечку у соседки и никогда не становилась к плите сама, даже чтобы угодить внучке…

В задумчивой тишине Лаванда допила какао, покончила с пирогом, отставила чашку и тарелку на прикроватную тумбочку и смиренно потупилась, искоса, из-под ресниц, поглядывая на бабулю: пронесет или нет?

— И чем же не угодил Кормак, хотелось бы знать, — наконец сказала Тесс, и Венди с досадой затеребила косу: ну вот, все-таки не пронесло. — Вместе ведь выбирали, и тебе он нравился… Ну в самом деле, Ванда, чем не жених? Хорош собой, неглуп, прекрасная семья со связями в аврорате и в Министерстве… но что-то изменилось, правда? И что за журавель такой мелькнул в небе, раз ты пренебрегла славной синичкой?

Венди не удержалась и закатила глаза. Никем она не пренебрегала, Кормак наверняка списал все на смущение… впрочем, Тереза знала внучку как облупленную и поняла ее холодность правильно: в последнее время Лаванду воротило от Маклаггена.

На смотре невест не тянуло ни танцевать, ни шутить, ни улыбаться. Венди честно оттарабанила заученные комплименты и в целом показала себя достойно, однако в глубине души признавала: можно было справиться намного лучше. Скажем прямо: вышло без огонька. На фоне конкуренток она все равно смотрелась выгодно, и подготовленное бабулей лазурное платье тоже сыграло свою роль, но ужин прошел как в тумане. Терезе пришлось вытаскивать все на себе: под конец вечера старшие Маклаггены были полностью очарованы если не самой мисс Браун, так ее старшей родственницей.

«Порода видна издалека, — выйдя на балкон, Лаванда уловила благодушный бас потенциального свекра — дом у Маклаггенов был что надо, и разговор велся этажом выше. — И воспитание явно классическое: с бонной, музицированием и тремя языками».

Тогда Лаванда почувствовала горючую смесь из гордости за бабулю (знай наших!), снисходительной насмешки над Маклаггенами (ну какие гувернантки, у Браунов не водилось на это денег) и глухого раздражения (а хотелось, чтобы водилось, и это зависело именно от успехов Венди)…

Потому, вернувшись в зал, она сама отыскала Кормака и остаток вечера от него не отходила. Тем не менее Лаванду постоянно что-то царапало, все-то ей было не по нраву. Маклагген оказался настоящей каланчой — пришлось постоянно задирать голову. Волосы у Кормака были слишком темными, а плечи — слишком широкими; да и говорил он в основном о своем блестящем будущем… К тому же, как Венди ни гнала эти мысли, внутри легко узнаваемый голос зудел про товар на витрине и про то, что для полного сходства с этим товаром Лаванде не хватает одной лишь ленточки…

Она пыталась представить дружбу впятером и с отчаянием понимала, что картинка не складывалась. Как ни крути, Маклагген никак не впишется в компанию: Драко обязательно даст волю ядовитому языку, а Кормак не тот человек, чтобы молча сносить обиду. Самой Венди придется поддержать жениха… и хорошо бы не влез Поттер, не то и до дуэли недалеко…

Ну как же все не вовремя! — разозлилась она. У Лаванды были такие чудесные планы на остаток года: страшные секреты и настоящая дружба, а еще увлекательные приключения, прямо как в книжках… Вот только вслух этого не скажешь: дурацкая прихоть, глупость чистой воды, совсем неподобающая умненькой девице Браун…

— Вижу, я права: что-то действительно изменилось, причем совсем недавно, — проницательно заметила Тесс, поправляя единственное тонкое колечко, лавровый венок, — иных украшений бабуля не признавала. — Ставлю любимую шляпу на то, что виноват золотой мальчик — и я сейчас не о Поттере. Я угадала?

Лаванда затеребила косу активнее, пытаясь скрыть вспышку раздражения: она привыкла всем делиться с бабулей и обычно их мнение совпадало. Единственным — и важным! — отличием было отношение к Драко: если остальных приятелей внучки Тесс одобряла, то Малфоя едва терпела и даже не пыталась это скрыть. Она даже по имени его никогда не звала: отделывалась фамилией или парой-тройкой метких прозвищ, а то и вовсе скупым местоимением, причем произносила его так, будто оно жгло губы.

— Так-так, — тем временем фыркнула бабуля и, прищурившись, потерла подбородок большим пальцем — собиралась с мыслями. — И чем же он растравил тебе душу? Может… хотя нет…

Лаванда вздохнула и все-таки рассказала о разговоре в поезде, пытаясь сместить акценты так, чтобы не признаваться в главном: идея с продолжением дружбы принадлежала вовсе не Драко. Тесс помолчала еще, а затем подняла на внучку глаза и недоверчиво спросила:

— Ванда, и ты согласилась? Что за ребячество?

Лаванда пристыженно прикусила губу, и бабуля покачала головой — но не раздраженно, а расстроенно и устало.

— Дружба, ну надо же, — медленно, со вкусом произнесла Тереза, балансируя на тонкой грани между неудовольствием и насмешливым восхищением, как умела она одна. — Ай-да Малфой, ай да молодец… Все-таки сбил тебя с толку! Вот уж кто умеет совмещать приятное с полезным. Его Высочеству стало скучно без Лаванды Браун, и он придумал, как подцепить тебя на крючок и снова устроиться с комфортом? Впрочем, Малфой — он Малфой и есть, но ты… Ты, Ванда, меня удивляешь.

— Раньше ведь… — начала было Венди, но бабуля непререкаемо покачала головой.

— Я поддержала сближение с одним из Малфоев только потому, что видела выгоду для тебя, — веско сказала Тереза, откидываясь на спинку кресла. — И раз Маклагген встрепенулся и сделал первый шаг навстречу, расчет оказался верен. Однако теперь цель достигнута, и дальнейшая дружба с Поттером и его компанией не принесет ни капли пользы, один вред. Сама посуди: с Гарри вы разошлись на хорошей ноте, с Панси отношения и так ровные, ну а что касается Малфоя… От этого проклятого рода одни беды, Ванда. Чем дальше ты станешь держаться от их сладкоречивого мальчишки — тем лучше для тебя же.

Венди вроде бы и предвидела, что разговор закончится именно этим, но все равно почувствовала, как внутри острой льдинкой шевельнулось разочарование.

— Ты ведь уже поняла: придется выбирать, — заметила Тереза, бездумно потирая свое золотое колечко, — она всегда так делала, когда волновалась. — Его Высочество Малфой ни за что не поладит с Маклаггеном, можешь и не мечтать. Неужели близость к этой компании стоит обеспеченного будущего?

— Может, отложим смотрины хотя бы на годик? — все равно предложила Лаванда, почти не надеясь на согласие бабули. Тесс вздохнула, смешно наморщила нос и повернулась к забранному кружевными занавесками окну.

— Хотя бы на годик… Ванда, скажи честно: какая из меня вышла бабушка?

— Отличная, — обескураженно ответила та, вся подбираясь. Венди не просто любила Тесс — души в ней не чаяла: их объединяло глубокое сходство натур, позволявшее понимать друг друга с полуслова и создавшее крепкий союз из умудренной опытом женщины и смышленой девочки-подростка. Мама отчаянно ревновала к свекрови, но поделать ничего не могла: Венди с первого вдоха и поныне была копией Терезы.

«Она ведь моя дочь, а не ваша», — тихо жаловалась мама, когда думала, что маленькая Лаванда ничего не слышит и не понимает.

«Старший ребенок единственного сына, — беззлобно фыркала бабушка. — Ванда — моей крови, Браун до мозга костей. Как там сказано в твоей любимой книге: «ибо все первенцы — Мои»? Ну вот».

«Не кощунствуйте», — с укоризной просила мама, а бабуля только посмеивалась и под шумок утягивала лишний оладушек.

Этот разговор повторялся не раз и не два, и Лаванда его запомнила, но смысл сказанного уловила гораздо позже: Тесс нравилось дразнить невестку — богобоязненность талантливой чистокровной волшебницы ее одновременно раздражала и забавляла. Венди жалела маму, не способную дать отпор острой на язык свекрови, но в глубине души находилась полностью на стороне Терезы. С годами слепое обожание переродилось в осознанное восхищение, но одно осталось неизменным: их странная дружба, перебросившая между поколениями мостик взаимопонимания.

— И ты мне доверяешь? — продолжила бабушка, продолжая глядеть в окно. Невысокая и хрупкая, благодаря прямому развороту плеч и высоко поднятому подбородку она казалась сошедшей со старинной картины. Как-то раз Лаванда видела иллюстрации Зеркальной галереи Версаля — и Тесс смотрелась бы там как влитая.

— Конечно, — настороженно подтвердила Венди, не отрывая от нее взгляда. Еще бы не доверять: только Тереза могла понять и разделить смутное томление внучки. Мама была хорошей, но слишком мягкой и домашней, и папа был во всем под стать жене. Их интересовали будни магазина, воспитание сына и прочие радости и горести семьи среднего класса. Венди было бы ужасно скучно жить так изо дня в день, и она знала, что Тесс поддерживает ее амбиции: если кому из Браунов и по плечу тянуться к большему, так именно Лаванде.

«Не забивайте ей голову глупостями, — порой в сердцах просила мама. — Ну разве мы плохо живем? Все так живут, а то и хуже! Нужно испытывать благодарность за то, что имеешь, а не витать в облаках».

«Неплохо — еще не значит хорошо, — качала головой бабушка и насмешливо, нараспев продолжала: — Домик, садик, магазинчик… Разве сама не видишь: Ванде слишком тесно в вашем уютном прудике. Слава Мерлину, у нас растет акула, а не жалкая плотвичка!»

«Сама растет — или вы растите?» — поджимала губы мама и резче взмахивала палочкой, но надолго ее запала не хватало…

— Я рада, что ты по-прежнему видишь во мне союзника, — Тереза снова повернулась к внучке и поймала ее взгляд своими яркими голубыми глазами — точь-в-точь как у самой Венди. — Значит, что-то в этой жизни я сделала правильно… Мне казалось, я понимаю, чего ты хочешь от будущего, но ты растешь и меняешься. Порой я грешу тем, что вижу в тебе свое отражение — но ты другой человек, потому если решишь отказаться от нашего плана, я не буду настаивать. Однако запомни вот что, Ванда: ценой свободы является ответственность за принятые решения. Подросткам кажется, что впереди полно времени, но мир не стоит на месте: если сейчас не ухватишь удачу за хвост, пенять будет не на кого.

Лаванда хлопнула глазами раз и другой, пытаясь собраться с мыслями, — бабушка всегда умудрялась застать ее врасплох.

— Хоть я и замшелая старуха, но еще не все позабыла. В этом возрасте тянет на безумства, а думать о завтрашнем дне не хочется, — с беззлобной усмешкой продолжала Тереза. — К тому же, у вас подобралась славная компания, прекрасно тебя понимаю… Вот только есть одно «но», Ванда: каким бы демократичным и открытым ни казался Поттер, как бы тебя ни привечали Малфой и Паркинсон, вы родом из разных миров и условия игры у вас принципиально разные. Твои приятели могут жить сегодняшним днем — их светлое будущее устроят другие люди. К примеру, Гарри…

Бабуля едва заметно скривилась — так и не простила герою магической Британии того, что он пренебрег ее любимицей.

— Так вот, этого молодца ждет высший пост в стране — куда позже, конечно, но обязательно ждет. Его приведут туда за ручку, а тем временем согреют для него министерское кресло. Ну а Малфой и Панси Паркинсон…

Лаванда расстроенно кивнула: она и так все знала. Когда придет срок, послушный папин сын Драко женится на одобренной невесте и станет жить не тужить в сказочном Малфой-мэноре, который скромная девица Браун видела только в книжках. Будет заседать в Визенгамоте, мелькать на разворотах светской хроники, напропалую интриговать и вести семейный бизнес, совсем как папенька, а до него — дед, а до Абраксаса — бесчисленные поколения, мутившие в Британии воду еще при Вильгельме Завоевателе… Никакого сравнения с семьей самой Лаванды, осевшей на Островах буквально поколение назад.

— Все верно, Ванда. После выпуска верные друзья помашут ручкой, — печально подтвердила Тереза, осунувшись на глазах. В ее голосе звучала знакомая горькая нотка, всегда сопровождавшая такие разговоры. — Их семьи расстелют для наследников красную дорожку и для героя магической Британии тоже расстараются — по леди Блэк заметно, что Гарри ей нужен не только для красивых колдофото. А вот ты, моя дорогая…

Тереза взяла чашку, покрутила в руках, невидяще заглянула внутрь и отставила ее в сторону.

— Кто позаботится о тебе, детка, кроме тебя самой? Лаванде Браун не опереться ни на трастовый фонд, ни на щедрое наследство, ни на помощь родни, ни на громкое имя. Твои приятели с головой окунутся в чудный взрослый мир. Они будут перенимать дела, заводить полезные связи и пробовать себя в большой политике — а что будешь делать ты? — продолжила бабуля, и каждое слово отпечатывалось у Венди в уме, словно клеймо каленым железом. Правде не положено резать глаза — но у Лаванды они все равно пощипывали. — Как долго продлится ваша дружба во взрослой жизни — даже если вы не рассоритесь раньше, скажем, курсе на шестом, когда все подходящие партии будут заняты? О чем вы станете говорить после выпуска? Вспоминать Хогвартс быстро наскучит…

Тереза помолчала и добавила совсем тихо и сочувственно:

— Вот увидишь, Ванда: рано или поздно, но ваши пути разойдутся, и ты останешься лишь воспоминанием о шальной юности. Незадачливая школьная подружка, чье имя будет звучать только на очередную годовщину выпуска: а помните, была такая Лаванда Браун? Где же она нынче и чем занимается?

— И чем? — Венди почувствовала, что еще немного — и она разревется от пока не нанесенной, но неминуемой обиды.

— Скажи сама, — вкрадчиво предложила бабуля, допивая остывший кофе, а Лаванда не удержалась и все-таки хлюпнула носом. — Ванда, платок!

— Если не смогу удачно выйти замуж, придется устроиться к родителям в магазин, — пробурчала Венди, доставая платок из прикроватной тумбочки и пряча в него покрасневший нос — он всегда страдал от слез первым, становясь похожим на недозревшую сливу.

— Приход и расход, дебет и кредит… — скучающе перечислила бабуля. Она перебирала пальцами в воздухе, словно играя на невидимой арфе. — А еще вздорные покупатели с утра и до самой ночи: это вернуть, то упаковать, хочу такое же, но другое… Может, бывшие друзья и заглянут, купят мелочевку по старой памяти…

Лаванда скомкала в руке платок и крепко сжала зубы, очень ярко представив эту картину. Она сама с приклеенной к лицу услужливой улыбкой — и Малфой в поисках подарка невесте: шкатулки с речным жемчугом или красивого веера… А может, Панси или Гарри, желающие порадовать леди Блэк сюрпризом, ну или вся компания в полном составе.

Приятели станут мяться, совсем как сейчас, прятать глаза и подбирать слова, чтобы не задеть гордость Лаванды. Сама она будет улыбаться сквозь зубы, а проводив их, спрячется в подсобку, только ненадолго — чтобы не прозевать нового клиента…

— Ты возненавидишь магазин, — сочувственно кивнула Тереза, читая мысли внучки словно раскрытую книгу. — Захлебнешься собственным ядом — так случается, когда проживаешь чужую судьбу. Твоим родителям рутина дает ощущение безопасности, уверенности в завтрашнем дне… но мы обе знаем: тебе этого мало.

— Разве нет других вариантов? — с надеждой спросила Венди, хотя уже знала ответ. Тесс честно задумалась, и Лаванда была ей за это благодарна.

— Ты могла бы попросить Гарри о протекции… — с сомнением предположила бабушка. — Конечно, когда тот сам наберет обороты. Вот только кем он тебя устроит, Lavande? Личным секретарем министра Поттера: подавать кофе, встречать посетителей и вести календарь встреч?

Быть у школьного приятеля на посылках, день за днем наблюдая, как другие воплощают в жизнь ее собственные мечты, Лаванда не хотела — лучше и вправду тянуть лямку в магазине. С глаз долой — из сердца вон, и это правило применимо не только к людям, но и к амбициям…

— Конечно, можно сделать самостоятельную карьеру, — обстоятельно продолжила бабуля. Венди была знакома эта привычка: Тесс никогда не диктовала свою волю без объяснений. Вместо этого она подробно рассматривала спорный вопрос, пока согласие внучки не становилось неподдельным. — В современных реалиях карьера — отличный выбор, вот только чем ты можешь заняться, чтобы достичь высот? К чему у тебя лежит душа?

Венди и так знала: ни к чему. Ну не было в волшебном мире ни единой профессии, при мысли о которой у нее загорались бы глаза, а иначе в люди не выбиться: нужен или талант, или связи, а еще лучше — и то, и другое. В то же время Лаванду воротило от идеи таскаться на нелюбимую работу — причем куда сильнее, чем от плана стать миссис Кормак Маклагген. Или Оливер Вуд. И уж тем более…

— Взбивать подушки в Мунго? — продолжала раскладывать все по полочкам Тереза. — В тебе недостаточно жертвенности и сострадания, так что очень скоро ты возненавидишь и пациентов, и коллег. Перекладывать бумажки в Министерстве? Скучно, пыльно и однообразно; к тому же, ты слишком умна и любопытна. Инициатива без протекции там только во вред…

Бабуля снова потерла подбородок большим пальцем и сказала очень мягко, ловя взгляд Лаванды:

— Ты способная девочка, и будь этот мир чуточку справедливее и открытее, ты могла бы перевернуть его с ног на голову. Однако в нашем болоте все сытные места разобраны давным-давно. Было бы куда проще, умей ты довольствоваться малым, но у тебя есть амбиции…

Тереза помолчала и кисло предложила:

— На днях мне пришло в голову, что подошла бы журналистика — однако здесь, как и с помолвкой, требуется думать загодя, конкуренция слишком велика. Я могу найти выход на редакцию «Пророка» — но хочешь ли ты стать второй Ритой Скитер? Она ведь не зря ходит в девицах: вечные отлучки, сомнительные знакомства, интервью до поздней ночи… Кому такое понравится?

Лаванда прекратила терзать носовой платок и отложила его на тумбочку, свернув унылым треугольничком. Все верно, — с тоской подумала она, глядя, как колышутся занавески, бросая на стены кружевную тень. Конечно, можно махнуть за океан или уйти за Барьер, но есть ли смысл? Она знала об Америке и мире магглов не так уж и мало, но явно недостаточно, чтобы стать там своей… К тому же, от себя не убежишь: амбиции без таланта — так себе сочетание…

— Подумай хорошенько, Ванда, — напоследок посоветовала Тереза. — Нет хуже пытки, чем сожалеть о несбывшемся. Ну а пока ты думаешь… есть кое-что, о чем тебе как раз пора узнать.

Примечания:

PayPal, чтобы "Дамы" росли большими и кушали много каши: ossaya.art@gmail.com

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Андердог — спортсмен или команда, обладающие наименьшими шансами на победу.

Кадмус Шеклболт: https://ibb.co/sydcp5c

Руфус Скримджер: https://ibb.co/Zc2YQyZ

Тереза Браун: https://ibb.co/xCn6LF0

Лаванда Браун: https://ibb.co/JtpKZD5

Как всегда, буду рада уместным комментариям ❤️

1) фр. Спящая красавица

Вернуться к тексту