ReidaLinn

Вчера работал в спецшколе для слепых и слабовидящих детей. Я до сих пор под впечатлением.

Ещё несколько лет назад моя коллега Нора говорила мне в курилке - что ты в этом "буйном" делаешь, тебе с твоим характером нужно с детьми работать. А я ей отвечал, что я их - то есть детей - боюсь.

Они маленькие, и от этого выглядят такими хрупкими - и физически, и эмоционально - что боишься им случайно навредить. Это во-первых. Во-вторых, они почувствуют, что ты к ним относишься, как к хрустальной вазе, и будут из тебя веревки вить..

Но тут подвернулся случай взять несколько смен в спецшколе, и я думаю - была не была, ведь интересно же!

И я поехал. Повезло - эта школа-интернат находилась недалеко от моего бывшего института, не пришлось искать дорогу. Зато на месте оказалось, что там целый парк - жилые и учебные строения, лужайки, деревья, рядом с велосипедной парковкой стоит с незапамятных времён мраморный Иисус, а корпуса при этом новые, веселые и яркие.

Начал я утро в интернате - там коридор с жилыми комнатами, в каждой душ и туалет, а в конце коридора большой зал - одновременно и салон, и столовая, и кухня. В смысле, там и стойка с плитой, кофеваркой и посудомоечной машиной, и столы, и диваны с телевизором. Ну и, конечно, игрушки и поделки повсюду, это же дети.

Жители этого интерната как раз просыпались и выходили завтракать. Я познакомился с двумя очаровательными девочками-близняшками лет восьми. Одна из них сломала свою игрушечную волшебную палочку диснеевской принцессы и хотела, чтобы мы её починили, а другая вместе со своей подругой (у которой тоже была палочка) превращали друг друга в жаб и змей и очень веселились.

Я ожидал, что дети, в лучшем случае, будут просто сторониться чужого человека, но ничего подобного! Совсем даже наоборот. Узнав, что после девяти я должен быть на другом этаже, взрослая девочка Камилла сразу предложила проводить меня туда, все показать и все объяснить, и, действительно, ввела меня в курс дела лучше, чем мои коллеги. Близняшки тут же начали болтать со мной обо всем, что их занимало, а одна из них села на стул попросила ее причесать. В общем, полное ощущение, что тебя здесь хорошо знают.

Остальную часть дня я был со старшими подростками. Они не такие непосредственные, как дети, но тоже очень симпатичные и приветливые. Мне удалось узнать их получше к концу дня, потому что у них были занятия по механике, и я - благодаря любезности и общительности их куратора - так и провел с ними весь день в мастерской. У них был железный конструктор Meccano с винтами, гайками и металлическими плашками (кому интересно - погуглите, из этого конструктора собирают совершенно удивительные вещи). Они собрали механическую карусель, на которую можно было сажать пластиковых человечков, чтобы они на ней катались, потому что карусель автоматическая, с мотором. А вчера мы собирали колесо обозрения и заодно делали барабан для викторины из велосипедного обода, картона, пластикового замедлителя и тд. В школе скоро будет праздник, и этот барабан нужен для разыгрывания призов. А до начала курса механики они плели корзины и делали керамическую посуду. И я напоминаю, что они либо слепые, либо очень плохо видят. Тем не менее, я бы так, как они, не смог.

Ну и пока мы сидели в этом ателье, мы успели немного поболтать. Они, эти подростки, совершенно замечательные. Мне было приятно с ними познакомиться. Я свое мнение о подростках составил по российским школам и по летним лагерям. Но эти молодые люди, как мне показалось, и умнее, и спокойнее, и доброжелательнее друг к другу, чем те, кого я помнил. Все охотно друг другу помогают, старшие общаются с младшими и не упускают случая между делом сказать им что-нибудь приятное - чудо, да и только! Я так думаю, свою роль играет благотворная обстановка - небольшая школа с интернатом, маленькие группы, многочисленный персонал, все ученики друг друга знают и все ощущают некоторую солидарность друг с другом в связи с инвалидностью. Но даже при этих разумных соображениях о атмосфера в этой школе все равно впечатляет!

За обедом я познакомился с младшими учениками из других групп, и они мне так понравились, что я прямо с обеденного перерыва писал Соне, чтобы поделиться с ней своими впечатлениями.

... Вынужден закончить, потому что мне только что позвонили и просили приехать туда же сегодня к десяти

Знаменитый советский и российский актер Вениамин Смехов выступил свидетелем защиты на процессе по делу режиссера Евгении Беркович и драматурга Светланы Петрийчук, которых обвиняют в оправдании терроризма (ч. 2 ст. 205.2 УК) из-за спектакля «Финист Ясный Сокол» о российских женщинах, вышедших замуж за исламистов и уехавших в Сирию.

Об этом стало известно из трансляции которую ведут «Медиазона» и Telegram-канала адвоката Ксении Карпинской.

Смехов поделился впечатлениями от спектакля и отметил, что, по его мнению, автор «совершенно открыто, настойчиво предупреждает о той беде, которая может оказаться на пути». «Это есть и в сказке „Финист“, когда ради любви и ради спасения от опасности Марьюшка или Аленушка готовы жертвовать собой», — цитирует Смехова «Медиазона».

«Цель спектакля очевидна — предупреждение об опасности, особенно для молодого поколения. Потому что попутная опасность существует в виде жуликоватых звонков по телефону, их очень много сейчас», — отметил актер.

По словам Смехова, пьеса и спектакль не содержат «буквальных предупреждений» и рассчитаны на опытного театрального зрителя, который способен понять метафору. «Чем силен вообще русский театр — это иносказания, это метафора, это поэтичность и это сострадание», — акцентирует актер.

Отвечая на вопрос судьи, пытаются ли в спектакле создать положительный образ ИГИЛ и призывать к вступлению в эту террористическую организацию, Смехов сказал: «Мы друг друга с вами понимаем, кажется. Нет, это невозможно, нет. Ни в пьесе, ни в спектакле».


Марина Дмитревская, театральный критик, кандидат искусствоведения, высказалась об этой пьесе так:
"...Это спектакль-предостережение: девочки-дурочки, осторожно, там терроризм, и ваш Иван-царевич может сделать из вас шахидку! Спектакль изящный и прекрасно сыгранный, он дает портреты русских невест с сочувствием и болью за их судьбы.
До сих пор считала самым антитеррористическим спектаклем «Финист Ясный Сокол». Вот просто — самым. Как не надо нашим дурам покупаться на восточные сладости и заморских принцев…"
("Петербургский театральный журнал", 6 мая 2023 года)
На днях Марину Юрьевну уволили из Института сценических искусств в Петербурге, где она преподавала более 40 лет. В 2003–2007 годах у нее училась и Евгения Беркович.


Вообще, трагедия не только в том, что авторов в очередной раз судят за их творчество люди, которые патологически неспособны понимать литературный текст и заложенные в нем смыслы. Главная трагедия в том, что организаторы процесса даже не скрывают его политической подоплёки. Награды, полученные спектаклем за рубежом, открыто называются актом "русофобии", и авторов преследуют, фактически, как в советском обществе, за "очернение нашей действительности" люди, которые литературу хотят видеть сервильной и удобной, и которые не только вводят открытую цензуру, но и репрессируют и притесняют тех, кто осмеливается на настоящее - то есть по определению неудобное - творчество.


Тем временем в Воронеже в "иноагенты" записали японского писателя, умершего 54 года назад. В воронежском магазине книг «Читай-город» книги японского писателя XX-го века Юкио Мисимы пометили плашками "иноагента".

На романах «Золотой храм» и «Исповедь маски» наклеены бирки: «НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЁН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ МИСИМА Ю.»

Возможно, поводом для этих отметок стало то, что работы Мисимы переводил российский писатель Борис Акунин, который внесен в список "иноагентов".

Юкио Мисима (Настоящее имя — Кимитакэ Хираока) — один из самых влиятельных японских писателей XX века. Трижды номинировался на Нобелевскую премию.

На психфаке нам "забыли" рассказать об этих фактах биографии Блюмы Вульфовны Зейгарник. Но, думаю, многим коллегам будет интересно.

"Большую часть жизни психолог Блюма Зейгарник боролась с советской властью за возможность заниматься наукой. Ее муж был репрессирован и умер в лагере, саму ее уволили из института в период «дела врачей-вредителей». Тем не менее десятки написанных ею монографий до сих пор служат основой для новых исследований, а знаменитый «эффект Зейгарник» используется в менеджменте, обучении и даже кино.

Женя-Блюма Герштейн появилась на свет 9 ноября 1901 года в литовском городе Пренай, в обеспеченной уважаемой еврейской семье, державшей небольшой магазин. Ее родители не были религиозны. «В семье говорили по-русски и на идише, — пишет в своих мемуарах Андрей Зейгарник, ее внук. — Идиш использовался в семье, чтобы обсуждать «взрослые проблемы». «Наивные! — вспоминала Блюма Вульфовна, — они полагали, что я их не понимаю».

Дочь была единственным, поздним ребенком, родители уделяли ее образованию большое внимание, но к тому моменту, когда пришла пора поступать в гимназию, девочка заболела тяжелейшим вирусным менингитом. Смертельная или как минимум разрушительная для мозга в те времена болезнь пощадила Блюму, которая выздоровела полностью, однако поступление в гимназию пришлось отложить на несколько лет. Девочку обучали на дому, и в Алексеевскую женскую гимназию Рейман-Далматовой в Минске она поступила лишь через четыре года.

Блюма окончила ее с золотой медалью — это случилось в 1918 году. Однако для получения высшего образования, о котором она мечтала, требовалось освоить мужской гимназический курс, который был существенно шире женского. Девушка сделала это и в том же 1918-м сдала недостающие «мужские» экзамены.

Готовясь к поступлению в университет, Блюма по многу часов проводила в библиотеке — и именно там познакомилась с Альбертом Зейгарником, своим будущим мужем.

Они поженились очень скоро, в 1919 году. Несмотря на юность невесты (всего 18 лет) и бедность Альберта, родители Блюмы приняли выбор дочери. Как вспоминал внук Блюмы Вульфовны, они не только оплачивали учебу зятя в Берлинском политехническом институте, куда он поступил два года спустя, но даже помогли деньгами его брату, который благодаря этому отправился учиться в Бельгию.

Сама же Блюма вместе с Альбертом едет в Германию, где становится студенткой философского факультета Берлинского университета. В университете Блюма увлеклась психологией, ставшей делом всей ее жизни. Большую роль в этом сыграл молодой приват-доцент Курт Левин, который к своим 30 с небольшим годам успел получить разностороннее образование в нескольких немецких университетах и принять участие в Первой мировой. На своих лекциях он вовлекал слушателей в горячие научные споры, а также постоянно подчеркивал, что любые гипотезы надо обязательно проверять экспериментально.

Однако у Блюмы Зейгарник получилось ровно наоборот — на основании эксперимента, который притом произошел совершенно случайно, возникла ее теория. По крайней мере, так гласит легенда.

Курт Левин часто обедал со своими студентами в кафе — чтобы не просто тратить драгоценное время на прием пищи, а параллельно обсуждать изучаемые темы. Однажды Курту довелось делать заказ вместе с Блюмой Зейгарник. Они обратили внимание на редкую память официанта: тот не записывал даже самые обширные заказы, обходя по нескольку столиков подряд, запоминая все позиции и ни разу не ошибившись. Восхищенный Курт спросил юношу, может ли он вспомнить те заказы, которые уже передал на кухню? Тот долго морщил лоб, но, несмотря на свою необыкновенную память, не смог припомнить ни одного, хотя они были сделаны не более часа назад.

Именно этот случай лег в основу гипотезы Блюмы Зейгарник о том, что люди лучше помнят действие, которое еще не завершено. В дальнейшем для ее подтверждения она провела экспериментальное исследование, в ходе которого испытуемым предлагали решать несложные задачи. Некоторых из них исследователи намеренно прерывали, не давая довести дело до конца. В итоге, когда участников эксперимента попросили вспомнить свои задачи, выяснилось, что те из них, что были прерваны, не решены, запомнились намного лучше. Эта закономерность была названа эффектом Зейгарник.

В 1927 году Блюма Зейгарник опубликовала в Берлине написанную по результатам этого эксперимента монографию, за которую ей была присвоена докторская степень. Она продемонстрировала, что прерванные задачи запоминаются на 90% эффективнее, чем завершенные. А дети вообще помнят только нерешенные задачи. Зейгарник объяснила это тем, что прерывание действий создает эмоциональную напряженность, вследствие чего память лучше фиксирует их.

Успешная работа в Берлинском университете закончилась в 1931 году, когда семья Зейгарник переехала в Москву. Внук Блюмы Вульфовны предполагает, что это решение было принято из страха перед зарождающимся фашизмом, а также из-за просоветских настроений Альберта Зейгарника и его братьев. В Германии Альберт работал в советском торгпредстве и, судя по всему, идеализировал СССР. Да и сама Блюма Вульфовна называла свой переезд «возвращением», считая свою литовскую родину российской по духу.

Конечно, оба они и предположить не могли, какой бедой обернется это возвращение.

Поначалу все складывалось неплохо. Блюму Зейгарник приняли на работу во Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ). Здесь она работала вместе с выдающимся психологом Львом Выготским, знакомство с которым произвело на нее огромное впечатление, однако впоследствии стало «черной меткой». В ВИЭМе главной сферой ее деятельности была медицинская психология; в 1935 году Зейгарник получила степень кандидата биологических наук.

О своей немецкой степени доктора философии она старалась умалчивать — в Советском Союзе с чуждыми буржуазными научными течениями велась идеологическая борьба. Уже в 1936 году вышло постановление ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе наркомпросов». Суть его заключалась в том, что педологи (специалисты крайне популярной в 1920-е годы психолого-педагогической науки, призванной растить из детей истинных строителей коммунизма) провалили поставленную задачу и были обвинены во всех неудачах советской школы.

Однако, как это часто бывало в те годы, под удар попали и смежные области науки, в частности экспериментальная психология. Труды покойного к тому моменту Льва Выготского также были подвергнуты жесткой идеологической критике. В результате в течение следующих четырех лет Блюме Зейгарник не удалось опубликовать ни одной научной работы.

А в 1940 году Альберта Зейгарника арестовали по обвинению в шпионаже. «Начались частые походы на Лубянку, чтобы выяснить хоть что-нибудь о его судьбе, — пишет в воспоминаниях Андрей Зейгарник. — События этих лет отложили глубокий отпечаток на всю последующую жизнь Блюмы Вульфовны. Основным в ее жизни стал страх, прежде всего за судьбу своих детей, внутренняя цензура. При необыкновенной душевной открытости, которая была так свойственна ее характеру, появилась закрытость информационная. Внутри семьи она избегала тем, которые так или иначе касались родственников, живших за границей, или берлинского и доберлинского периодов ее жизни. Все, что связывало ее с западной наукой, фактически было табуировано».

В 1942-м Альберт Зейгарник был приговорен к 10 годам заключения «без права переписки», в том же году он умер в лагере. Посмертно реабилитирован в 1956 году.

В тяжелые военные годы Блюма осталась одна с двумя сыновьями, годовалым и шестилетним. Вместе с детьми она поехала в эвакуацию в поселок Кисегач Челябинской области, работала там в госпитале, занималась восстановлением психических функций пациентов после ранений в голову. К слову, по окончании войны Блюма Зейгарник написала диссертацию на основе этих исследований. Однако, будучи уже почти завершенной, работа пропала. «Попросту говоря, один из сотрудников института психиатрии, бывавший у нее дома, украл ее. Впоследствии Блюма Вульфовна уничтожила все черновики. Она боялась, что это окажется где-то опубликованным, и ее обвинят в плагиате. Сегодня такой поворот событий кажется неправдоподобным, но страх иногда сильнее здравого смысла», — вспоминал Андрей Зейгарник.

В 1943 году Блюма с сыновьями вернулась в Москву, где ей пришлось приложить немало усилий для того, чтобы поселиться в своей собственной квартире. В период эвакуации там жили посторонние люди; обогреваясь, они сожгли в печке мебель и семейную библиотеку. Пройдя все круги ада ради возвращения жилья и наконец получив его назад, Блюма Вульфовна должна была организовывать свой домашний быт с нуля.

В то же время она приступила к работе в ЦНИИ психиатрии, где заведовала лабораторией патопсихологии, а пятью годами позже начала читать по ней курс в МГУ. Однако вскоре государство вновь нанесло неожиданный и тяжелый удар: в 1950 году прошли Павловские сессии Академии наук, организованные для борьбы с западным влиянием на советскую физиологию и психиатрию. Одновременно с этим началась антисемитская кампания — печально известное «дело врачей» и разгром Еврейского антифашистского комитета. В 1950 году Блюму Вульфовну отстранили от руководства лабораторией, а в 1953-м уволили из института. Она оказалась безо всяких средств к существованию, и лишь помощь нескольких верных друзей помогла выжить ей и ее детям.

Несмотря на случившееся, несмотря на то, что лишь в 1957-м, через несколько лет после смерти Сталина, ее вновь допустили к работе в ЦНИИ психиатрии, Блюма Зейгарник не сломалась и не утратила научного куража. Эта миниатюрная женщина (она никогда не читала лекций за кафедрой — ее бы просто не было за ней видно) отличалась невероятной волей к жизни и оптимизмом. В 1958-1959 годах она написала свою третью (после берлинской и утраченной) докторскую диссертацию под названием «Нарушения мышления у психически больных», защитила ее и получила степень доктора педагогических наук.

Наконец-то государство перестает вставлять ей палки в колеса. В 1967-м она занимает выборную должность профессора кафедры психофизиологии и нейропсихологии МГУ. Публикуются ее новые монографии — «Введение в патопсихологию», «Личность и патология деятельности», «Основы патопсихологии» и другие. Они переводятся на иностранные языки и становятся известны за рубежом.

В 1969-м Блюма Зейгарник впервые за свой «советский период» смогла выехать за границу, в Лондон, на Международный психологический конгресс. Тогда для многих на Западе стало откровением, что ученый, известный под инициалами «Б. В. Зейгарник», — женщина.

И все-таки полностью оставить ее в покое советская власть не могла. В 1980 году после участия 79-летней Блюмы Вульфовны в Международном конгрессе по психологии ее работы заинтересовали комитет по присуждению премии Курта Левина. В 1983 году ее наградили этой престижной премией. Однако для получения американской награды советскому гражданину необходимо было получить разрешение партии. «Эксперты сообщили, что Курт Левин являлся сомнительной личностью и пособничал враждебным СССР элементам, — пишет Андрей Зейгарник. — Посему рекомендация однозначно содержала предложение, чтобы Б. В. Зейгарник отказалась от премии. Партком выезд за получением премии настоятельно не рекомендовал, что было равносильно запрету».

Блюма Вульфовна продолжала работать практически до самой своей смерти, наступившей 24 февраля 1988 года. В 1980-е она публиковала новые монографии, преподавала на кафедре пато- и нейропсихологии психологического факультета МГУ.

«Она любила, когда к ней в дом приходили люди, много людей. В ее квартире в Большом Тишинском переулке побывали все ее аспиранты… Запомнилось ее забавное и трогательное отношение к беременным студенткам. «Их я спрашиваю очень быстро и ставлю обычно хорошие оценки», — говорила она. Однажды она принимала экзамен вместе с одним молодым преподавателем, который, по ее мнению, «слишком тянул». Она подозвала его и спрашивает: «Вы что, умеете принимать роды? Отпустите же ее поскорее», — вспоминал ее внук.

Вклад Блюмы Зейгарник в медицинскую психологию оказался огромным. Она доказала, что как в норме, так и при психических заболеваниях основное влияние на функционирование человеческой психики оказывает социальная среда, тот мир, что окружает больных. Поэтому эти условия так важны для психологической коррекции и реабилитации, для возвращения к полноценной жизни.

Любопытно, что Блюма Вульфовна негативно относилась к массовому применению психотерапии. Она считала, что зрелая, личность, то есть та, что в состоянии давать себе критическую оценку, вполне способна сама решить свои внутренние проблемы. Психотерапевтическая же помощь необходима людям, у которых не сформирована система психического саморегулирования. " публикация Forbes

Два дня запоем читал мемуары Тамары Петкевич "Жизнь - сапожок непарный". Книга перекликается с "Крутым маршрутом" Гинзбург, но на деле оказывается гораздо более мрачной. Тамара, в отличии от Жени, попала в ГУЛАГ совсем молодой, но при этом уже измученной и растерянной женщиной. У нее за плечами к этому моменту был арест отца, исключение из комсомола, смерть родных в блокадном Ленинграде, предательство самых близких... И испытания, которые выпали молодой и ещё очень красивой женщине в лагерях, оказались гораздо более жестокими.

Если Евгении в качестве доктора попался "весёлый святой", то Тамару, умирающую от цинги, поставил на ноги врач, который за свою помощь посчитал себя вправе требовать "вознаграждение" и сделал молодую и красивую заключённую своей любовницей, а потом украл у нее рождённого от этой связи сына, пользуясь бесправием заключённой-матери. Жене удалось не только воссоединиться с родным сыном, но и спасти и удочерить чужую девочку-сироту после освобождения, несмотря на свое шаткое положение, угрозу повторного ареста и поражение в правах - удивительная смелость и настоящее чудо! А Тамара не сумела сохранить даже родного ребенка, которого у нее безжалостно отняли с помощью многих ухищрений и обманов, и из-за попыток вернуть сына она претерпела множество мучений, даже выйдя на свободу.

Эта книга разбивает сердце. Негодяев и подлых людей Тамаре встретилось гораздо больше, чем Евгении, и всё-таки нашла она в эти скорбные годы и верных друзей, и даже Настоящую Любовь - которая, увы, тоже закончилась страшной трагедией. Мне особенно врезались в память разные условия на зоне для пленных гитлеровских солдат - и для советских пленных, получивших срок за пребывание в плену. Для немцев, защищённых международными организациями, строили хорошие сухие бараки с застеклёнными окнами, их хорошо кормили. Советские "изменники родины" (то есть военнопленные!) жили в нечеловеческих условиях и "доходили" на баланде и на черном хлебе на лесоповале. Попав в немецкую часть лагеря, участники "крепостного театра" заключённых, в котором случайно оказалась Тома, увидели _пончики с повидлом_, и, голодные, вышли из себя - мы это есть не будем, если вы их так кормите, то пускай немцы этот харч и жрут!!

Начальник лагеря сердился, говорил про "политическую ситуацию", про то, что они "должны понять"... но они отказывались понимать, почему их, посаженных по ложным обвинениям, что они, мол, "хвалили немецкую военную технику" (та же Тамара была потом реабилитирована "за отсутствием состава преступления), доводят до цинги и оставляют умирать, а солдат гитлеровской армии кормят пончиками с повидлом. Но дело было, конечно, даже не в этих солдатах, а в смертельном и невыносимом отвращении от лжи, несправедливости и бессмыслицы.

И, как обычно, блатари, нечеловеческие издевательства, повторные посадки по тому же делу, полное бесправие и унижение...

Напоследок приведу цитату, которая победила меня прочесть эту книгу, мелькнув в ленте в соцсетях:

"— Вот здесь есть показания, что вы говорили, будто в тысяча девятьсот тридцать седьмом году пытали заключенных…
— Да, это я говорила.
— Но это ложь! — жестко оборвал следователь. Впервые за время допросов внутри у меня что-то распрямилось, отпустило, стало легче дышать.
— Не ложь! Правда! Правда! Я сама видела у нашего знакомого, выпущенного в тысяча девятьсот тридцать восьмом году на волю, браслетку, выжженную на руке папиросами следователя. Я сама видела человека, у которого были переломаны ребра на допросах. В тридцать седьмом пытали. Это правда. И я говорила это! Это я говорила.
— Ложь! Клевета! Никаких пыток не было, — чеканил, срезал меня следователь. — Ясно?
— Были! Были! — утверждала я.
— Не было! — следователь вскочил.
Ценный урок следователя я обратила теперь против него:
— Были!!!
Моя запальчивость, внезапно обретенная, возродившая меня независимость торжествовали:
— Были!!!
Следователь подошел ко мне вплотную. В ту минуту я не боялась его. Он посмотрел мне прямо в глаза. Переждал какие-то секунды.
— Вы видите это? — спросил он, растянув губы и проводя пальцем по ряду своих металлических зубов.
— Вижу, — отозвалась я.
— Так все это, — сказал он медленно, — тоже было выбито в тридцать седьмом году… но… этого не было!!!" (с)

В Риме при Цицероне уже существовал самовар - он упоминается в его речи о Сексте Росции! Называлась эта штука греческим словом «автепса» (букв. «самовар»), и представляла собой "широкий открытый сосуд, в середину которого клались горячие уголья, чтобы варить над ними еду (на треножнике), а между двойных стенок с краном нагревалась (как в самоваре) вода". Стоила такая автепса, судя по всему, дорого

С моей новой работой я заново открываю свой район. Вчера был с резиденткой в местной булочной, которая на самом деле не булочная, а кафе - диванчик, столики, люди заходят выпить кофе по пути домой. Наши резиденты тоже туда часто ходят, потому что она прямо напротив их диспансера. Я смотрю - ого, какие красивые пирожные, прямо как на картинке! Надо сюда жену затащить...

Ну, в общем, ночью я писал очередную главу Жанны, потом дал Соне ее прочитать и несколько часов поспал. Проснувшись, обнаружил, что Соня до сих пор не ложилась. У нее тоже бывают по ночам приступы вдохновения, и тогда она сидит "до последнего гвоздя".
Я говорю - слушай, а пошли завтракать пирожными! Я знаю тут одно новое место...
Собрались, оделись, заодно показал Соне диспансер, где я работал несколько последних дней. А в булочной кроме пирожных (совершенно, кстати, потрясающих!) обнаружились ещё и умопомрачительные сэндвичи, которые даже я - большой фанат сабвэя, готов признать достойным конкурентом несравненному italian bmt, которому я храню непоколебимую рыцарскую верность уже восемь лет. Превосходство этого сэндвича над всеми остальными бутербродами при мне оспаривать так же опасно, как и подвергать сомнению превосходство Прекрасной Дамы, и всё-таки я готов признать, что Сонин сэндвич был почти не хуже.

В общем, новая работа, как обычно, полна замечательных открытый. Я стремительно осваиваю язык жестов. Мы с резидентами уже неплохо общаемся друг с другом, и я, кажется, им нравлюсь. С одной из новых коллег мы когда-то пересекались в моем старом буйном отделении, и у нас сразу же нашлась куча общих воспоминаний.

Эта коллега, Летиция, очень крутая - темнокожая девушка с длинными шикарными дредами (точнее, не дредами, а такими особыми длинными косами, которых у нее на голове штук сто). Она тоже живёт в нашем районе и любит то же, что и я - велосипеды, бары и походы. Я разрекламировал ей путешествия по Виа Рона, велосипедной дороге от Швейцарии до Средиземного моря, по которой мы с Соней путешествовали с палаткой.

Остальные новые коллеги тоже очень классные. Наша психиаторка вне диспансера работает с трансгендерными женщинами, и мы с ней болтали о трансгендерах в России. Наш психолог Тибо - невероятно милый улыбчивый молодой человек, который ездит на работу на скейте и обладает такой очаровательной мягкой улыбкой и природным обаянием, что его клиентам с ним должно быть так же хорошо, как нам. Мы с ним, кажется, тоже друг другу понравились.

Работа у нас не пыльная, так что остаётся достаточно времени на то, чтобы сидеть всем вместе на нашем балконе, общаться друг с другом и курить, глядя на сад во внутреннем дворе. Во время одной из таких общих посиделок я узнал, что у нас супер-интернациональная команда. Выходцы из Испании, Италии, Конго, Алжира, беженец из России (это я), и две еврейки, одна иудейка, в другая нет - как сказала она сама, "несколько поколений в семье были только мальчики, и поэтому мы утратили культуру и язык". Видимо, феномен "еврейской мамы", как хранителя традиций и культуры, в самом деле существует. Чистый беспримесный француз среди нас только один - это, собственно, Тибо, он француз по меньшей мере в восьмом поколении, а дальше следы его предков теряются. Мои коллеги интереса ради даже делали генетические тесты, чтобы выяснить процент разных кровей. Кажется, это дёшево - одна коллега заплатила сорок евро за всю семью, включая своих бабушек и тётушек. Как она убедила всех их поучаствовать - это уже другой вопрос... Мои бы точно испугались и стали бы говорить, что не хотят, чтобы в каком-то банке данных была бы их информация.

В целом - все это просто нереально круто, и с резидентами мы сразу друг другу понравились. Летиция вчера сказала мне, что наша резидентка **** сначала вообще новых сотрудников игнорирует по полгода, а я ей чем-то приглянулся - сперва она угостила меня шоколадкой, потом захотела накрасить мне ногти (слава богу, светлым и почти прозрачным лаком, потому что мне ужасно не хотелось ее огорчать, и я согласился), вчера принесла мне Кока-Колу...

Другая резидентка от сердца оторвала мне половину от своей сырокопчёной колбасы и протянула ее прямо в лифте. Я отломил маленький кусочек, а все остальное вернул - не объедать же инвалидов! Ещё одна резидентка написала мне крупными печатными буквами приглашение на вечеринку в честь своего Дня рождения в июне. А вчера во время ужина (столовая у нас, кстати сказать, просто салон Виндзора - огромные, обтянутые алым с золотом атласом кресла, "золотые" вилки и ножи и тонкие хрустальные фужеры вместо надоевших стаканов а ля плацкартный поезд - здесь же резиденты не буянят и не бьют посуду!), одна бабушка с другого этажа, с которой я, пользуясь своим новым знанием языка жестов, поздоровался по всей форме - здравствуйте, мол, как вы, приятного аппетита! у нас сегодня вкусный ужин! - просияв, подошла к моему креслу и поцеловала меня в лоб.

Тут человек в сети спросил, можно ли называть себя или другого человека умным, или это слово настолько размыто, что теряет всякий смысл. В принципе его вопрос понятен, потому что в реальной жизни образованные и достигшие серьезных результатов в какой-нибудь сфере люди регулярно демонстрируют страшную тупость, а люди необразованные и не способные решать какие-то задачи, связанные с интеллектом, могут демонстрировать ясное понимание вещей, на которых спотыкается и обнаруживает свою тупость "интеллектуальная элита". И из этого вроде бы следует, что невозможно говорить об уме, как самостоятельной характеристике, а можно говорить только о понимании или о компетентности в частных вопросах.

Но всё-таки понятие "умный человек", по-моему, имеет смысл.

Первая ступень ума - способность понимать, в чем ты разбираешься, а в чем - не разбираешься. Если человек на это не способен, то, вне зависимости от его успеха в отдельных областях, называть его умным невозможно. Отсюда - огромное количество людей, которых хлебом не корми, дай перенести представление о своей компетентности в те области, в которых эти люди ничего не смыслят, или высказать свое ценное мнение о разных социальных предрассудках, будучи при этом совершенно не в контакте с теми, кто страдает от соответствующих дискриминаций. Причем если человек, который всю жизнь занимался Х, и кто на этом основании считает себя умным и лезет судить об У, глуп в самом банальном смысле слова, и поэтому просто раздражает, то тот, кто берётся решать какие-то вопросы за других людей, считая себя экспертом и судьей в вопросе их решений, жизненного выбора и прав, зловредны и опасны.

Вторая ступень ума - это способность ставить вопросы по-новому и видеть те взаимосвязи, которые не замечают остальные, так, чтобы при этом открывать новый реальный смысл, а не скатываться до абсурда. Последнее отличает человека, который умнее окружающих, от конспиролога или психически больного человека, который ищет взаимосвязи и причины там, где их не самом деле объективно нет.

Третья ступень ума - это способность передать открытый тобой новый смысл другим людям так, чтобы он не терялся по дороге и мог принести им пользу или благо. То есть человек не просто что-то понимает сам, но и способен адекватно выразить это понимание посредством творчества, научной работы или политической программы, и тем самым благотворно действовать на окружающих.

Какая "ступень" может следовать дальше, я не знаю. Но и этого, по-моему, уже достаточно для базовой ориентации.

У всех свой способ стимулировать творческий процесс. Когда у меня есть время, я беру плеер и иду качаться на качелях. Ритмичное движение туда-сюда с раннего детства помогает мне мечтать и стимулирует фантазию. Помню, что ещё на детской площадке остальные малыши всегда во что-нибудь играли, а я качался на качелях и что-нибудь воображал, пока меня не сгонят.

Люди почему-то думают, что качели - это как лазилки и горки: покатался сам - дай покататься другому. Но я-то знал, что на самом деле этим остальным качели совершенно не нужны - они немножко покачаются, им станет скучно, и они бегут на горку. Значит, качели на них даже не действуют, а если так - зачем их занимать, лишая человека вдохновения и обрывая полет его мысли в самую неподходящую минуту?!

Так что я очень старался отстоять свою вотчину, чтобы мне не мешали, и в конце концов обычно добивался своего. В те годы бабушка обычно выводила нас с сестрой на детскую площадку, чтобы дети (то есть мы) дышали воздухом, и я вполне мог оставаться на качелях все те два или три часа, которые мы проводили на улице.

Дома у нас тоже были качели, повешенные в проем двери, и я, естественно, с них не слезал. В детском саду качелей не было, но были деревянные лошадки-качалки, и утром я первым делом забирался на одну из них и старался остаться там как можно дольше. И мечтал, мечтал, мечтал...

Дома ещё можно было не просто качаться, а слушать пластинки, а потом кассеты, и я быстро оценил, что это тоже стимулирует фантазию. Поэтому, как только у меня появился первый кассетный плеер (лет в одиннадцать - мне его подарила мамина подруга и наша с сестрой первая учительница английского, рассчитывая, что я буду пользоваться им для аудирования) я стал качаться с плеером.

А потом я только менял плееры - кассетник на mp3, mp3 на смартфон... Я выяснил, что ездить с плеером в автобусе и в поезде может быть почти так же эффективно, как качаться - плавное движение и сменяющиеся картинки за окном помогали воображению отправиться в полет. Долгие пешие прогулки и поездки на велосипеде (который я освоил уже в двадцать семь лет) тоже работали.

Придумав какую-то сцену или диалог, я останавливаюсь прямо на обочине, если куда-нибудь спешу, или усаживаюсь на асфальт, если у меня много времени, и начерно набрасываю новый эпизод прямо в смартфон. До появления смартфона я писал в тетради в электричке и в автобусе, используя особый алфавит, который позволял не беспокоиться, что кто-то из соседей сможет прочитать, что я пишу. Не то чтобы я писал что-нибудь постыдное, но мысль, что кто-то может видеть, что ты пишешь, все равно смущает и мешает сосредоточению.

Сейчас, если у меня мало времени перед работой, и мне нужно настроиться на творческий лад, я беру плеер и вышагиваю взад-вперед вдоль стойки с кофеваркой, раковиной и плитой, пока меня не посетит вдохновение. Потом быстро набрасываю то, что только что придумал, в телефоне, и потом уже иду к компьютеру, чтобы спокойно поработать.

Для меня это самый продуктивный способ "разогнать" свой мозг и пробудить фантазию. Можно сказать, что мне повезло - во всяком случае, в сравнении с писателями, которые чувствовали потребность писать голышом или же свешивались с постели вниз головой, чтобы кровь приливала к мозгу, потому что это помогало им работать, или стимулировали себя алкоголем. Первые два способа попросту неудобны, а последний - вообще не безобиден.

А как это делаете вы?

"В Екатеринбурге силовики задержали организатора БДСМ-вечеринки Станислава Словиковского. Ему предъявлено обвинение в оскорблении чувств верующих (статья 148 УК).

По данным Словиковского, дело возбудили из-за трех фотографий, размещенных в закрытом телеграм-канале. "На первом снимке изображена девушка в стилизованном цветочном венке, однако в СК в нем увидели шипы и посчитали, что это терновый венец. Второй эпизод в деле касается перформанса "Напишите свой грех", где на разных фото люди держат в руках таблички с названиями различных грехов: гнев, гордыня, блуд. Мне сообщили, что "грех" – это слово, которое принадлежит церкви, его нельзя использовать. Получается, поговорку "И смех и грех" тоже нельзя использовать? На третьем изображена девушка, позирующая в фотостудии "Цех" на фоне металлических швеллеров в форме буквы "Х". По мнению следствия, это олицетворяет православный крест", – рассказал Словиковский.

Дома у мужчины провели обыск. У него изъяли электронные носители. После разговора в СК Словиковского отпустили. 27 мая у него будет первый допрос.

Словиковского задержали после рейда на его закрытую вечеринку, проходившую на базе отдыха "Волна". О визите силовиков стало известно утром 25 мая. Один из участников мероприятия рассказал, что люди в масках положили посетителей вечеринки на пол и переписали их данные. По его словам, организаторов силовики отдельно опросили.

Ранее силовики уже срывали мероприятие, организованное Словиковским. В ночь на четвертое февраля они устроили рейд на мероприятие, проходившее в екатеринбургском клубе "Фабрика". В ноябре 2023-го Словиковский провел еще одну вечеринку – в окружном Доме офицеров. На мероприятие жаловалась провластная блогерка Екатерина Ипатова.
"Если даже в ночном клубе подобного рода мероприятия возмутительны, то провести оргию в Доме офицеров – это надо быть конченым выродком. И в мирное время это дом чести, мужества, жертвы наших бойцов, дом наших героев. Он создан для них, для их семей. Это пространство гордости и достоинства", – писала Ипатова.

После жалобы блогерки из Дома офицеров уволились начальник и его заместитель. По данным "Коммерсанта", задержание Словиковского в первую очередь связано именно с той вечеринкой" (с)

Ну что вы, гражданка Ипатова, не понимаете? Армия как явление очень близка к БДСМ-культуре! Все эти "упал, отжался, встал навытяжку"... В армейской жизни очень трудно отыскать что-то такое, что не чешет совершенно откровенно D/s кинка, связанного с подчинением и дисциплиной! Но и для садо-мазохизма место тоже всегда есть - мой друг и бывший одноклассник, например, рассказывал, как в российской армии офицер пытался заставить его в своем присутствии эпилировать грудь воском в наказание за то, что он плохо побрился перед построением. Да после таких фетишей Дом офицеров следует отдать под БДСМ-вечеринки целиком и полностью, и лучше всего раздавать бесплатные билеты офицерам и сержантам - пускай развлекаются "разумно, добровольно, безопасно" и под чутким руководством опытных мастеров, а не с солдатами в собственной части.

К официальному названию лошади Пржевальского в Казахстане добавили старое казахское название "керкулан". Так это животное, собственно, и называлось до того, как его "открыли". Керкулан в переводе - "гнедая дикая". Русский автор попавшегося мне материала недоумевает - чем им (в смысле казахам) старое название мешало?.. О, это имперское недоумение!.. И ведь дело происходит не в России, а в Казахстане. И название даже не изменили, а только добавили слово "керкулан" к прежнему наименованию. Но нет, какого-то случайного русского это беспокоит и вызывает у него недоумение. Чем "им" мешало старое название?..

По мне, так Керкулан звучит гораздо лучше и короче, это просто-напросто красиво, но вопросы языка и благозвучности здесь явно на десятом месте. А просто кому-то не ясно, почему другой народ хочет придерживаться изначального и связанного с его языком названия вместо того, к которому привыкли мы и которое лишний раз подчеркивает, что до Пржевальского эти лошади, якобы, были неизвестны людям и вообще жили на каких-то диких и необитаемых землях. Вот пока "мы", в смысле, носители русского языка, не появились там, зверь был, а слова не было. Имперец в своем мире - как Адам, как первый человек в Эдеме, который должен всему дать имена. Ведь животные сами себе имя не дадут, для этого нужен человек, наделённый речью. И в мире имперцев не существует не только старых, до-имперских названий у явлений и вещей, но и собственно полноценной чужой речи - речь, а вместе с ней культуру, имперец приносит вместе с собой, и люди на имперских территориях должны забыть родную речь и усвоить язык и письменность колонизаторов, которые, однако, не считают его вследствие общего языка своим сородичем, а продолжают видеть в нем представителя второсортного народа, в лучшем случае - "младшего брата", в худшем - надоедливого дикаря, который по какому-то недоразумению продолжает обитать на "наших" землях.

Вот такие вот языковые игры.
И хотя имперцы очень любят говорить что-нибудь в стиле - "да какая разница, как называть эту дикую лошадь? Это же просто название!", на самом деле всегда выясняется, что никакой разницы нет только тогда, когда используется "наш" язык. А если нет - то разница всё-таки есть и это почему-то побуждает к спорам, написанию постов и ощущению личной задетости даже людей, которые и в Казахстане не живут, и в зоопарке не работают, и к научной номенклатуре не имеют никакого отношения. А вот поди ж ты, вызвало реакцию... "Чем им мешает?". Ну, а тебе чем мешает "Керкулан"?
Казалось бы - ничем. Однако - смотри выше.

После двух с половиной недель дома я спонтанно решил пойти поработать.
Вышло это так.
Вчера я целый день возился с редактурой "Жанны" - что-то дописывал, что-то сокращал, рылся в черновиках и под конец впал в обычное авторское исступление. Я семенил за Соней по квартире, бормоча - "Что не так с моим текстом?..". Соня неизменно отвечала - с твоим текстом все прекрасно, ты очень хорошо пишешь! На что я возражал - "нет, с ним что-то не так, я _чувствую_!" И тд и тп.

И вот сегодня утром я сижу, мрачно жую батончик Марс и без толку пытаюсь заставить себя оценить по достоинству то любопытные подробности о взятии Никеи у Гильома Тирского, то красоту старинной византийской поэмы "Дигенис", то письма Льюиса - но ни на чем не могу сосредоточиться, поскольку на этой стадии творчества мне всегда свет не мил - и писать не могу, и читать не могу, и спать противно, и гулять не хочется! А музыка воспринимается, как назойливый шум в ушах.

Ладно, думаю, пора спасаться бегством от самого себя. Позвонил в агентство и взял смену сегодня с 13-30 до 21-30, прямо на нашей улице, но в диспансере, где я раньше никогда не работал. Я всегда старался выбирать работу подальше от дома, чтобы ездить на велосипеде минимум по полчаса - исключительно из соображений психологической гигиены, чтобы перестроиться. А тут эта близость к дому показалась даже милой, да и дождик явно собирается...

Мне кратко объяснили, что у этих резидентов, помимо ментальной инвалидности, проблемы со слухом. У меня уже бывали и глухие, и слепые резиденты, но всегда по одному человеку на этаж. А чтобы все отделение не видело или не слышало - такого не было. Значит, надо подстраиваться, вспоминать те крохи из языка жестов Макатон, которые я подхватил на другой работе, и вообще знакомиться с толпой народа - идеально, чтобы освежиться и забыть о "Жанне"!

Кстати, любопытный факт - я успел поработать с массой самых разных инвалидностей, метальных и физических, но мне еще ни разу не попадался резидент с трисомией 21 (то, что раньше называли "синдромом Дауна"). Даже обидно! Ведь людей с таким типом инвалидности очень много - правда, ими часто занимаются отдельные организации, созданные нарочно для людей с T21. Я слышал от своих преподавателей, когда учился, что у них свои особенности поведения и характера, и что к ним трудно приспособиться и наладить общий язык, и мне, конечно, еще тогда стало любопытно. Хотелось узнать из собственного опыта, как себя ведут эти резиденты и как с ними нужно общаться. Я, скажем, сделал массу интересных наблюдений об особенностях аутистов и психотиков и пришел к парадоксальному выводу, что, хотя 95 процентов неприятностей в работе доставляют именно психотики, мне лично с ними всегда было комфортнее и интереснее, и я легко привязывался к ним - возможно, потому, что они эмоциональны и охотно идут на контакт.

Нашим с женой первым учителем французского был Тибо, доброволец Красного креста.

Тибо был жизнерадостным, разносторонним человеком и любил играть на флейте, а ещё, как все французы, любил поговорить о еде. Мог, например, начать рассказывать о том, как его родственники в деревне охотятся на маленьких кабанчиков, а потом очень вкусно их готовят.

Тут сейчас большой соблазн отвлечься и начать рассказывать про местных кабанов, с которыми мы многократно сталкивались во время наших велопутешествий. Эта хрюканина вечно топала и фыркала вокруг нашей палатки по ночам, а один раз, когда мы ехали по винограднику ночью, чтобы не страдать из-за дневной жары, мохнатый здоровый кабан проснулся и от страха кинулся бежать - хорошо ещё, в сторону, а не под наш велосипед, а то бы случилось большое кабанокрушение.

Другой раз мы пилили ночью по просёлочной дороге вместе с Соней и ее братом, и за нами неожиданно поехала какая-то машина. Мы почувствовали себя преследуемыми и остановились. Выглядело это устрашающе - ночь, иномарка с заженными фарами распахивает двери, и из нее навстречу нам выходит несколько крепких мужиков. А потом они говорят - мы за вами поехали, чтобы сказать, чтобы вы были осторожны, у нас тут по ночам бегают кабанчики...

Ну да бог с ними, с хрюшками. Я хотел написать о Тибо. Тибо был совершенно замечательным, и мы его любили. Когда наш начальный курс французского закончился, и все мы сдали на А2, мы решили сделать ему какой-то маленький подарок. И подумали - ну, раз он так интересуется едой, надо купить ему русской еды. Мы поехали в русский (то есть, собственно, германский) магазин, который у нас держат молдаване, экспортирующие "каспийские деликатесы" из Германии , и купили Тибо бутылку кваса и тульский пряник. Он очень обрадовался угощению, поскольку ездил на свои бесплатные занятия, как волонтёр, после занятий в институте, и всегда был голоден.

Он хлебнул кваса из бутылки, и на его лице изобразилось непередаваемое изумление. "Это что, пиво?.." - "Нет, оно безалкогольное", - сказали мы. "На вкус как пиво" - строя удивительные рожи, сообщил Тибо.

Про пряник он сказал, что он похож на "пересохшее печенье".

Он, наверное, решил, что нам его уроки не понравились, и мы решили ему изощрённо отомстить.

А вот кабанчики и в самом деле вкусные. И в качестве печёной вепревины, и в виде сырокопченой колбасы, завяленной на хвойных ветках. Вкус суровее и вместе с тем богаче, чем у обычной свинины.

Я мог бы патриотично написать, что в нашем русском магазине просто нет действительно хороших русских лакомств. Например, прошлым летом нам пришлось просить друзей, чтобы привезли пастилы - ее здесь не бывает.

Но я думаю, что пастила или зефир Тибо бы тоже не понравились. Он бы сказал, что это, видимо, "засохшее суфле" или, наоборот, "подмокшие меренги".

Культурный барьер! Ничего не поделаешь.

Анна Комнина, замечательный византийский историк 12 века, написала историю царствования своего отца-императора Алексея Комнина, а заодно описала историю Первого крестового похода глазами византийцев. Я вчера и сегодня читал ее "Алексиаду", и до сих пор под впечатлением - и от живости слога, и от обстоятельности, и от масштабности этого труда.

Вот так, например, Анна Комнина описывает встречу крестоносцев с византийцами. Участники крестового похода прибыли к берегам Византии на нанятом ими пиратском трехмачтовом корабле с тремя лодками на буксире. Навстречу им из гавани вышли византийские суда, которыми командовал молодой воин по имени Мариан...

"Мариан стал уговаривать латинян на их языке ничего не опасаться и не сражаться с единоверцами. Кто-то из латинян прострелил ему шлем из цангры (далее в тексте описание арбалета и принципа его действия, так как в Византии арбалетов не знали)
И вот стрела, пущенная из цангры, попала в верхушку шлема и пробила его на лету, не задев даже волоска Мариана; провидение не допустило этого.

Мариан быстро метнул в графа другую стрелу и ранил его в руку; стрела пробила щит, прошла сквозь чешуйчатый панцирь и задела бок графа. Это увидел один латинский священник, тринадцатый по счету из тех, кто сражался вместе с графом. Стоя на корме, он стал метать в Мариана стрелы. Но Мариан не пал духом и продолжал яростно сражаться, побуждая к тому же и своих воинов, так что раненным и изнуренным соратникам латинского священника пришлось трижды сменяться. Но сам священник, хотя и получил много ран и был весь залит кровью, бестрепетно продолжал битву.

Представление о священнослужителях у нас совсем иное, чем у латинян. Мы руководствуемся канонами, законами и евангельской догмой: «не прикасайся, не кричи, не дотрагивайся, ибо ты священнослужитель». Но варвар-латинянин совершает службу, держа щит в левой руке и потрясая копьем в правой, он причащает телу и крови господней, взирая на убийство, и сам становится «мужем крови», как в псалме Давида. Таковы эти варвары, одинаково преданные и богу и войне. Так и этот, скорее воин, чем священнослужитель, надел священное облачение и, взяв в руки весло, устремился в морской бой, начав битву сразу и с морем и с людьми.

Бой продолжался с вечера до середины следующего дня и становился все ожесточенней. Латиняне, хотя и против воли, сдались Мариану, прежде получив от него обещание сохранить им жизнь. Но этот воинственный священник не прекратил боя и тогда, когда уже был заключен мир. Опустошив колчан, он схватил булыжник и швырнул его в Мариана, который успел прикрыть голову щитом; камень ударился о щит, разбил его на четыре части и пробил шлем.

Мариан, оглушенный ударом, сразу потерял сознание и долго лежал, не издавая ни звука, подобно Гектору, пораженному камнем Аякса. С трудом придя в себя и собравшись с силами, Мариан стал метать стрелы в своего врага и трижды его ранил. Но этот, скорей воитель, чем священник, все еще не насытился битвой. Перекидав руками все камни, оставшись без камней и без стрел и не зная, что ему делать дальше, чем защищаться от врага, он стал метаться и буйствовать, как зверь, терзающий от ярости самого себя. Все, что попадалось под руку, он тотчас же пускал в ход. Найдя мешок с хлебами, он стал их швырять как булыжники, будто свершая службу и превращая битву в богослужение. И вот, схватив один из хлебов, он изо всех сил бросил его в лицо Мариану и расшиб ему щеку.

Граф Брабанта, сдавшись вместе с кораблем и со своими людьми, с готовностью последовал за Марианом. Когда же они достигли берега и сошли с корабля, этот самый священник стал повсюду разыскивать Мариана; не зная его имени, он искал его по цвету одежды. Найдя, он подошел к нему, обнял, поцеловал и тут же хвастливо сказал: «Если бы вы встретились мне на суше, много вас погибло бы от моих рук». Выпустив Мариана из объятий, он дал ему серебряный кубок ценой в сто тридцать статиров. Сказав это и сделав такой подарок, священник испустил дух" (с)

Вообще, "Алексиаду" отличает то, что подробное описание военных кампаний и дипломатических переговоров сопровождается большим количеством живых и человеческих деталей, которые были доступны Комниной из первых рук благодаря знакомству с участниками событий - семьёй императора и его полководцами. Например, после сражения со скифами полководцы Алексея Комнина были обеспокоены количеством попавших в плен врагов.

"В это время перед ним (императором) предстал разгневанный Синесий и сказал: «Что происходит? Что это за новые порядки? У каждого воина по тридцати и более пленных скифов, а рядом с нами толпа куманов. Если усталые воины, как это и должно быть, уснут, скифы освободят друг друга и, выхватив акинаки, убьют своих стражей. Что тогда будет? Прикажи скорей умертвить пленных». Император сурово взглянул на Синесия и сказал: «Скифы – те же люди; враги тоже достойны сострадания. Я не знаю, о чем ты только думаешь, болтая это!». Затем Алексей с гневом прогнал продолжавшего упорствовать Синесия. Одновременно он велел довести до сведения всех воинов приказ сложить в одно место скифское оружие и хорошо стеречь пленных.
Сделав такие распоряжения, император спокойно провел остаток ночи. Однако в среднюю стражу ночи воины, повинуясь божественному гласу, или по другой неизвестной мне причине убили почти всех пленных. Император узнал об этом утром, сразу же заподозрил Синесия и немедленно призвал его к себе. Разразившись угрозами, Алексей сказал в обвинение Синесию: «Это дело твоих рук». И хотя Синесий поклялся, что ни о чем не знает, Алексей приказал заключить его в оковы. «Пусть узнает, – сказал император, – каким злом являются одни только оковы, и он никогда не будет выносить людям столь суровые приговоры»." (с)

В Анне поражает ее образованность - она, знакома не только с гуманитарными науками, риторикой и философией, но также с геометрией и оптикой, и говорит о применении оптических приборов при осаде крепостей, пишет о тактике, о составе огненной смеси, которой византийцы "сожгли лицо" своим врагам, и тд и тп. Но ещё интереснее широкой образованности Анны Комниной - ее особенный литературный стиль, очень необычный для 12 века - а именно, свободное присутствие авторской личности и авторского "Я" в повествовании, причем не только в тех местах, где речь идёт о ее собственных воспоминаниях, но и в тех случаях, когда автор врывается в повествование очень внезапно - говорит, что ее веселят описанные ей события, или замечает, что она пишет какие-то строки глубокой ночью, и ей трудно сосредоточиться от усталости.

Распространенное и утвердившееся мнение по поводу средневековой литературы состоит в том, что она, дескать, обезличена, и личность автора в ней почти не присутствует. Это не вполне справедливая идея, требующая серьезных оговорок (например, она не принимает во внимание средневековую арабскую литературу), но рациональное зерно в ней есть. И в этом смысле книга Анны Комниной чудесна своей человечностью, способностью автора сблизиться с читателем и сделать близким для него своего главного героя - Алексея Комнина. От того, что императора видишь глазами его дочери, он выглядит гораздо более объемным и живым, чем просто исторический герой, живший тысячу лет тому назад. К нему привязываешься по ходу чтения - если не как к знакомому живому человеку, то по крайней мере как к герою талантливой художественной литературы.

Пошел я покачаться на качелях. А там как раз сидела на скамейке компания молодых людей человек из пяти. Когда компания проводит время, сидя на скамейке - это, вообще-то говоря, уже характеристика. Ну, я сел на качели - и сразу спиной почувствовал их агрессивный настрой. Кто имел много стычек в школе или во дворе - те знают это чувство, а остальным все равно не объяснишь. И я сходу почувствовал себя, как в школе рядом с недоброжелательной компанией, но не лишать же себя удовольствия из-за подобной ерунды. Слушаю музыку, качаюсь. Тут один из этих молодых мужчин подскакивает к качелям сзади и начинает изо всех сил их раскачивать. А качели - это такая круглая корзинка на канатах, и, естественно, когда она начинает взлетать слишком высоко, веревки изгибаются, корзину встряхивает и мотает из стороны в сторону. Но мне не привыкать, я сам часто невольно добивался такого эффекта, когда хотел раскачаться посильнее. Так что я засмеялся, перехватил веревки поудобнее и продолжил качаться, не оборачиваясь на моего "помощника" и ничего ему не говоря. Ну, он ещё потрудился, потрудился (тоже молча), не добился ничего, помимо одобрительных смешков с моей стороны, и вернулся к своим товарищам.

У меня от его стараний резинка слетела с волос, так что я отпустил веревки и перевязал волосы, следя за тенями на земле, чтобы перехватить верёвки, если кто-нибудь опять подскочит.
Мои соседи посидели, посидели у себя на лавочке, а потом ко мне пришел другой. Первый мужик был темнокожий и в черной футболке, а второй белый и в белой толстовке с капюшоном. Тоже стал изо всех сил раскачивать и трясти качели. На сей раз я обернулся на него через плечо, улыбнулся и одобрительно ему кивнул. Поскольку все это совершалось в абсолютной тишине, я уже начал сомневаться, а действительно ли эти молодые люди хотят меня таким способом согнать с качелей или вообще достать? Может, они по простоте душевной хотят мне помочь и вообще сделать приятное.

Надо заметить, что я вообще склонен в отсутствии явных и недвусмысленных доказательств враждебности считать любое поведение скорее неловкой формой дружелюбия, чем агрессией.

Так что я покачался, покачался, потом слез, взял свой велосипед и, проходя мимо скамейки, даже нарочно вынул наушники, чтобы их поблагодарить. Улыбнулся им и говорю - хорошего дня!
Они нестройным хором отвечают - хорошего дня!..
А потом я прошел шага два вперёд и слышу, как один другому говорит:
"Он псих, что ли?.."
И второй, задумчиво:
"Похоже на то"

Читаю "Книгу назидания" Усамы ибн Мункыза - очень интересное сочинение, написанное арабом во времена Второго крестового похода и рассказывающее о его битвах с франками и со своими соплеменниками, а также о разных бытовых курьёзных ситуациях. Я в принципе очень люблю средневековую литературу, но конкретно эта книга - это ещё и уникальный случай посмотреть на крестовые походы "с противоположной стороны забора". И она, вдобавок ко всему, переведена на русский, тогда как большинство первоисточников - скажем, Гильома Тирского - нужно читать либо на французском, либо на английском. Десять лет назад это было бы для меня большим препятствием. Сейчас мне почти все равно, но всё-таки приятно почитать на русском. Кроме всего прочего, это очень живое сочинение, которое доказывает, что люди двенадцатого века могли рассказать о своей жизни ничуть не хуже современных блогеров. Им просто не хватало соцсетей...

"...Тадж ад-Даула схватил моего дядю, заточил и поставил людей сторожить его. К нему никто не входил, кроме его слуги Шим‘уна, а сторожа оставались вокруг палатки. Мой дядя написал своему отцу, да помилует их обоих Аллах, чтобы он прислал ему в такую-то ночь (он точно указал ее) нескольких его товарищей, которых назвал по именам, и лошадей, которых надо было привести в определенное место. Когда настала указанная ночь, Шим‘ун вошел к своему господину и снял свою одежду, тот надел ее и вышел ночью на глазах сторожей, и они его даже не заподозрили. Мой дядя пошел к своим товарищам, сел на коня и уехал, а Шим‘ун проспал на его ложе. Шим‘ун обыкновенно приходил к дяде на заре, ко времени омовения (мои дядя был один из тех аскетов, что простаивают ночи, читая книгу великого Аллаха).
Когда настало утро и сторожа увидели, что Шим‘ун не прошел, как обычно, в палатку, они сами вошли туда и увидали там Шим‘уна, а Изз ад-Даула уже скрылся. Они донесли об этом Тадж ад-Даула. Он велел привести Шим‘уна и, когда тот явился к нему, спросил: «Как ты это сделал?» Он ответил: «Я дал господину свою одежду, которую тот надел и ушел, а я проспал на его ложе». – «И ты не боялся, что я велю отрубить тебе голову?» – воскликнул правитель. «О господин мой, – отвечал Шим‘ун, – если ты отрубишь мне голову, а мой господин спасется и возвратится домой, я буду счастлив. Не для того ли он купил и воспитал меня, чтобы я пожертвовал за него жизнью?»
Тогда Тадж ад-Даула, да помилует его Аллах, сказал своему хаджибу: «Отдай этому слуге лошадь его господина, его вьючных животных, палатки и все его вещи». Он отправил Шим‘уна вслед за господином и не питал против него злобы и гнева за то, что он сделал, служа своему господину"

Каждый раз, когда читаю такие истории с переодеванием - а их в средневековых сочинениях гораздо больше, чем вы думаете - мысль только одна: они слепые, что ли, эти стражники? Не могут отличить одного человека от другого?! А поди ж ты. Многие подобные побеги в самом деле удались.

Хотя, справедливости ради, один мой товарищ, будучи задержан полицейскими в Москве по политическому делу и отдав им свой российский паспорт, который они потребовали у него, попросился в туалет, после чего спокойно вышел через парадное, вежливо попрощавшись с охранявшими участок полицейскими. Те из его невозмутимости сделали вывод, что его, видимо, отпустили - иначе чего бы он так нагло перся через проходную? А он поехал домой, взял загранпаспорт - и первым же рейсом улетел в Испанию, где, собственно, и пребывает по сей день.

Сегодня, кажется, международный день борьбы с гомофобией, будут много об этом писать... Мне часто кажется - подобным разговорам остро не хватает перспективы, исторической широты.

Вот люди начинают всерьез обсуждать, можно ли дать другим свободу в отношении того, с кем спать, на ком жениться и можно ли менять пол. И это кажется очень серьезным обсуждением. И "борцы с экстремизмом" чувствуют себя очень важными людьми, которые удерживают мир от какого-то чудовищного разврата и распада. Жаль портить им настроение, но в действительности эти люди - просто продолжатели дела крестьян, которые всем селом поколотили бы девицу, причесавшуюся как замужняя (или наоборот).

Они - потомки тех, кто насаждал и применял административные и уголовные статьи за несоблюдение постов и/или местных пищевых традиций в самых разных государствах. Ещё совсем недавно за такое можно было умереть - как, впрочем, и сегодня можно умереть в кое-каких исламских государствах за отказ носить платок.

Винят в этом чаще всего триумвират авраамических религий - но это неправда, это начинается ещё у первобытного костра, когда один раскрашенный дикарь имеет право украшать себя какими-нибудь перьями, а другой нет, и за такую наглость, как попытка выбирать свою прическу, украшения или диету, наглеца убьют без колебаний всей общиной, ибо такова основа всякой власти, иерархии, а _значит_, и морали, потому что мораль на нижних ступенях моральной эволюции людей неотделима от понятий власти, иерархии и наказания. "Цензор нравов" - это должность, которую ввели не фанатичные монахи, а просвещенные римляне. Я как-то писал о том, как Катон Старший лишил звания патриция бесстыдника, посмевшего при юной дочери поцеловать свою жену.

Люди всегда пытались держать под контролем пищевое и сексуальное поведение своих ближних, а также их внешний вид. Влиятельные, образованные и авторитетные мужчины, власть и культурные лидеры своей эпохи, неизменно доходили в этом деле до абсурдной виртуозности, которой позавидует любая наша бабка у подъезда:

«Мы запрещаем остроносую обувь и шнурки и запрещаем любому брату носить их… ибо все эти мерзости пристали только язычникам» (с)

Устав ордена тамплиеров, 1129, принят собранием французских дворян и высших прелатов при поддержке короля Иерусалимского и Бернарда Клервоского, впоследствии святого.

Нам сейчас смешно, но для людей, которые казнили своих ближних за такие преступления, как нарушения поста или ношение женщиной брюк (важный пункт обвинения в процессе Жанны д'Арк) это было очень серьезно. Они охраняли мировой порядок, нравственность и будущее собственных детей. И им совсем не приходило в голову, что мы однажды будем жить в мире, где любой сможет одеваться, стричься и питаться, как ему угодно, не следуя их "святым" запретам - и никто этого даже не заметит! Никто не почувствует, что в мире что-то надломилось и пошло не так! Никто, кроме совсем уж обезумевших кликуш, не станет призывать вернуться к обязательным причёскам для замужних и для незамужних, пищевым запретам, государственным законам об одежде...

И вот самый страшный факт для "борцов с экстремизмом" всех мастей - это что мир ничуть не изменился там, где была полностью отменена и вообще запрещена их "добродетельная и святая" гомофобия. Выйдешь на улицу - и не увидишь ничего ужасного. Приходится хвататься за соломинку, за чей-то пост или микроскопическую новость в интернете, чтобы только раздуть из мухи слона и поддержать в себе истерику, чтобы не ощущать, что вся эта "святая, апокалиптическая" битва - это очередная истерика из-за чужих шнурков, над которой сто лет спустя можно будет разве что хохотать.

Прочитал вчера на ночь "Рудина" Тургенева. Стало жаль, что не читали его в школе. Эта повесть (хотя она и называется романом) лучше, чем "Отцы и дети". На меня Рудин вчера произвел сильное действие - я засыпал как будто в облаке литературных впечатлений, что со мной случается нечасто.

Что за несчастная история с русской литературой в школах - они, по-моему, нарочно такие произведения подбирают, чтобы человек русскую литературу возненавидел, как зубную боль!

Кстати, Тургенев и как писатель гораздо лучше, чем Толстой с Достоевским, и даже непонятно, как это они выдвинулись на передний план. Они по сравнению с Тургеневым оба плохо пишут.
Один мямлит и впадает попеременно в истерику и в сладкие сопли, другой бормочет, заговаривается и ненавидит все и вся - во-первых, женщин, во-вторых, Наполеона, потом вообще великих личностей в истории (за что им столько славы и внимания?), а потом всех, кто не согласен по какому-нибудь пункту с г-н Толстым и не готов с восторгом принимать его запутанные вздорные идеи за Священное писание своего века (ах, как здорово по ним прошёлся Макс Нордау в своем "Вырождении", наглядно показав, что г-н Толстой противоречит сам себе и вообще болтает вздор!)

Я ещё и Писемского заодно решил почитать, о нем в школе даже упоминания не было, но в статьях Писарева он упоминается рядом с Тургеневым и Гончаровым и для современника, видимо, стоял наравне с ними или почти наравне. Стал читать его "Боярщину" - самый европейский роман из всей русской литературы, какой я только видел. Художественно ниже Тургенева, конечно, но повествовательно намного динамичнее и острее, чем наша русская классика, и вообще-то с читательской точки зрения едва ли не лучше, потому что, по крайней мере, автор заботится об интересах читателя и сюжете, а не только о том, чтобы выразить свои чувства и мысли за полуразвившимися сюжетными положениями и недооформленными драматическими коллизиями с сомнительными моральными поворотами в угоду авторским взглядам. Рудин, например, очень живой и настоящий в общей атмосфере и деталях, но сюжет - включая и финал каждой сюжетной линии - составлен автором искусственно и часто вопреки художественной правде.

Я со скрипом, но могу ещё поверить в героическую гибель Рудина на баррикадах, хотя это - чистая случайность, а никак не следствие характера и общего развития героя. Но выдать обманутую Рудиным Наталью за кадром за ее прежнего ухажёра - это для автора уже несомненное желание как-то сбыть ее с рук и заодно оправдать Рудина - вот, мол, не так уж плохо все устроилось, а значит, ему можно и простить. Чем именно "неплохо" - это может понимать только мужчина девятнадцатого века, которому, если женщина не утопилась с горя, а вышла "благополучно" за хорошего и честного, хотя и нелюбимого мужчину - ну и слава Богу, чего ещё женщина может желать! Ведь муж ее будет любить и уважать, и даже подчиняться ей.

И все же "Рудин" замечательно живой и цельный по сравнению хотя бы с теми же "Отцами и детьми", не говоря уже о прочей школьной классике.

Моя бы воля, я совсем по-другому преподавал бы русскую литературу и рассказывал о ней. Из нашей школы можно вынести о русской литературе совершенно превратное впечатление и потом больше ее не касаться из-за этого, а ведь это на самом деле несправедливо.

У нас два дня непрерывный дождь, и мне очень удобно сидеть в гостиной с лампами, кофе и книжкой и читать, и я действительно наслаждаюсь писателями, о которых раньше даже и не думал. Спасибо за это Писареву.

Я вообще литературную критику очень люблю, но только настоящую, от сердца, а не всяких юзефович. Вот мне раньше Сарнов и Белинков очень нравились, хотя я не во всем согласен с тем же Сарновым и иногда хочется ему даже по башке надавать, а теперь я стал читать Писарева - и мне тоже очень нравится, хотя есть совершенно отвратительные пассажи - главным образом, потому, что он сначала лезет в обобщения, а потом только рассказывает, из чего их вывел, и если с его конкретными наблюдениями нельзя не согласиться и не сочувствовать им, то про обобщения можно сказать только одно - уж если тебе хотелось, так поместил бы ты их хотя бы _после_ своих фактических суждений, а то выглядишь с порога, как наглец, который решил всем писателям указывать, как и про что им следует писать! И только если человеку хватит терпения не бросить, он увидит, что эта совковая (в наших изрядно намозоленных советской "критикой" глазах) манера в отношении к литературе на самом деле - в отличие от совка - не только извинима, но и осмысленна, и даже очень применима к современности.

Жизнь беспардонно хороша. Пока все остальные люди трудятся, я предоставлен сам себе. Кажется, в начале пребывания во Франции, когда мы жили на пособие для беженцев, это не ощущалось, как такое упоительное чувство - вероятно, из-за беспокойства, что нужно как-то устроить свою жизнь. Устроить себе отдых на свой вкус и за свой счёт куда приятнее.

Май в Лионе идеален для прогулок и для пикников - ещё не слишком жарко, 26 градусов и приятный ветерок, природа яркая и свежая, и даже комары ещё не появились. Мы вчера устроились в роще с мангалом, и я заволновался - чёрт, я в шортах по колено и в футболке, на Соне тонкая рубашка, а спрей от комаров мы забыли дома!.. Но ни один из комаров так и не появился, и только любопытная длинная гусеница забралась Соне на плечо. Можно гулять, качаться на качелях и сидеть на траве в полное удовольствие.

Я писал "Жанну", написал и опубликовал сразу двадцать пять страниц подряд, чего не мог себе позволить при работе. "Жанна" - мое самое несчастное произведение, из-за того что это несомненный долгострой и где-то даже неформат, и я писал его урывками, из-за чего фидбек довольно скудный. Но зато я получаю от него большое удовольствие, и Соня от него в восторге.

Я хотел написать темное фэнтези со сложным и жестоким миром, но не тошнотворными героями. И, думаю, мне это удалось. Если придраться, то, конечно, можно сказать, что это фэнтези "темное" только в сравнении с моим обычным, безусловно светлым фэнтези. Я называю его "темным" просто потому, что в этом вымышленном мире, как и в нашем, в повседневных схватках побеждает преимущественно зло, и даже неплохие люди в массе своей служат его инструментами и попадаются в его ловушки.

Кроме того, мне всегда казалось странным, что истории любви в литературе почти всегда поданы от лица женщины, внимание которой направлено на мужчину. Мне давно хотелось написать историю наоборот - чтобы внимание героя-мужчины было направлено на женщину, и чтобы он учился от нее преодолению обычных мужских слабостей и предрассудков, как это обычно и бывает в настоящей жизни. Все мои друзья и все знакомые мужчины, которые хоть чего-то стоят, преодолевали неизбежные ограничения мужской социализации в контакте с достойными женщинами - учились, слушая их, подмечать те обычные несправедливости и предрассудки, которые им навязывала традиционная культура, начинали замечать кучу двойных стандартов в отношении мужчин и женщин и в итоге сами становились лучше, хотя это зачастую приводило их к конфликту с мужским окружением.

Любопытно, что такой подход часто встречается в литературе в отношении других сюжетов - например, о том, как белый европеец, сталкиваясь с представителем другой культуры и становясь его другом, начинает сознавать несправедливость воспитанного в нем чувства имперскости, уверенности в своем превосходстве над любым другим народом и культурой, неизбежного расизма и патернализма в отношении всех непохожих на себя людей. А вот касательно гораздо более глобальных и всепроникающих идей сексизма такого подхода в приключенческом романе я никогда не встречал.

Видимо, белому человеку посмотреть на мир и самого себя глазами человека из другой культуры, даже страшно далёкого от него туземца с отдаленного материка, гораздо проще, чем увидеть самого себя и окружающих себя мужчин глазами женщины, которая ему вроде бы дорога и которую он вроде бы любит - потому что в таких отношениях герой-мужчина в приключениских романах всегда остаётся к концу книги тем же непоколебимым и довольным собой эгоистом, каким был в начале книги.

Хотя, безусловно, феминистские мотивы в "Жанне" - далеко не основная тема, да я этого и не хотел бы. Я хотел бы, чтобы они были только частью приключений и моральной эволюции героев, точно так же, как в обычной жизни наше избавление от предрассудков и обыденной несправедливости - только часть общего процесса самоопределения человека в отношении добра и зла.

Помимо всего прочего, я получил возможность читать книги не урывками, как на работе, а спокойно, в своем кресле, ни на что не отвлекаясь. Читаю "Фрегат "Паллада" Гончарова - с тем же наслаждением, с каким читал его "Обыкновенную историю".

Акунин поступил страшно несправедливо, когда мимоходом написал, что кто-то из его героев (кажется, Эраст Петрович) взялся за "Фрегат Палладу", чтобы поскорей заснуть. Людей, которые прочли этот момент и незаметно вынесли для себя ощущение, что эта книга Гончарова должна быть сухой и скучной, наверняка очень много - мне самому много лет не приходило в голову открыть "Палладу", чтобы над ней не уснуть. В то время как на самом деле это замечательная и смешная книга, да и трудно представить себе что-то забавнее, чем сорокалетний ленивый и обстоятельный чиновник-литератор, который, вспомнив свои детские мечты о дальних странах, под влиянием порыва соглашается поступить на фрегат секретарем главы экспедиции - и потом ужасается, поняв, во что он впутался. Ведь это кругосветное путешествие под парусом, которое займет целых три года; ведь нужно оставить свою квартиру (съёмную, а значит - нужно съехать с концами и вывезти мебель), отказаться ото всех своих привычек и знакомств и жить на тесном судне с совершенно неизвестными ему людьми и в очевидном неудобстве... А дальше идут комические зарисовки этой самой морской жизни, и читаются они гораздо увлекательнее, чем роман с общим сюжетом.

По-прежнему не могу понять, почему из всего, что писал Гончаров, нас в школе мучили "Обломовым", нудным и оставляющим, на самом деле, очень тягостное впечатление, вместо того, чтобы читать блестящую и гомерически забавную (хоть и серьезную по существу затронутых проблем) "Обыкновенную историю", или же избранные главы из "Фрегата"

...Как же хорошо для разнообразия побыть свободным человеком без работы!
Чувствую, что начинаю прямо-таки оживать.

Сначала мы с женой семь часов подряд бродили по городу, нисколько не заботясь о том, что можно переутомиться перед работой.

Потом мы провели весь следующий день в гостиной - я на кресле, Соня на диване - читая книжки и время от времени переговариваясь. Я читал воспоминания воспитанниц Смольного и Екатерининского института при Николае I, и то и дело отвлекался, чтобы зачитать Соне вслух какой-нибудь особенно замечательный отрывок. Эти женские пансионы находились в тесной связи с императорской семьёй, и их воспитанницы записали кучу мелких эпизодов, в которых жуткий российский император со "взглядом василиска" представал с совершенно неожиданной стороны. Заодно из этих мемуаров мы узнали о Петре Георгиевиче Ольденбургском, который был человеком на самом деле выдающимся. Я изумлен, что мы не говорили о нем в школе. Сомневаюсь, что в его эпоху кто-то больше сделал для распространения образования, и особенно - женского образования.

Хотя, может быть, в этом все и дело. Женское образование не считается чем-то важным или интересным, и достижения в этой области в наших курсах истории не занимают того места, что и, например, освобождение крестьян. Хотя по своей важности этот предмет ничем не уступает судебным реформам и отмене крепостного права.

Ну и потом, ещё такой момент касательно работы. Потребность сохранить какие-то живые творческие силы на писательство в моем случае вела к тому, что вся избыточная позитивная энергия, которую и так не очень просто сохранить, когда все время ходишь на работу, направлялась именно в эту сферу. К ночи я приносил Соне новый эпизод, и пароксизмом супружеской близости был тот момент, когда она читала только что написанное, а закончив чтение, с блестящими глазами говорила - как же это здорово!.. Как мне повезло, что ты есть!.. Как я тебя люблю!.. И мы обнимались, смеясь от радости. А потом я валился спать, как срубленное дерево, поскольку в пять утра нужно было вставать и ехать на работу. Или, если дело было утром, тут же собирался и выкатывал велосипед, а спать ложилась уже Соня. А на остальное, в том числе занятия любовью, сил часто не оставалось вообще.

Вплоть до смешного. Лежишь ночью в кровати, и половина тебя страстно хочет потянуться к любимому человеку с обнимашками, а другая скулит - я так устал, я хочу спать!..

Любовь в не меньшей степени, чем творчество, требует полноты энергии, избытка сил, и я уверен, что большая половина тех проблем, которые связаны с недостатком секса у людей в длительном браке, связана вообще не со скукой, а с банальным переутомлением и стрессом. И никакой отпуск в две недели или выходные этого не компенсируют - не только потому, что их банально недостаточно (они способны восполнить потерю сил, но чаще всего просто недостаточны, чтобы почувствовать тот самый радостный избыток сил, который побуждает нас делиться этой силой, радостью и нежностью с любимым человеком), но и потому, что мысль о конце этого отдыха висит над головой дамокловым мечом, и мозг (а вместе с ним и тело) настроены не на щедрое расходование этой энергии, а на то, чтобы накопить ее побольше. И поэтому простое ощущение, что ты начнёшь работать не в день N, а _тогда, когда сам захочешь этого_, даёт немыслимое в других случаях чувство свободы, когда твои силы и энергия - только твои, и ты наконец можешь не беречь их для кого-нибудь другого, а дарить партнёру. Это совершенно потрясающее чувство!

Я сегодня случайно наткнулся на картинки художественной выпечки, которую начала делать Ханна Пейдж, учительница из Северной Калифорнии, когда ей подарили голландскую хлебопечку. Она создаёт из хлеба настоящие картины с натюрмортами, выложенными мозаикой из кусочков овощей, грибов и зелени. Ее произведения очень красивы сами по себе, но у меня они вызвали ещё вот такую мысль - я часто слышал и читал такую порожденную усталостью и человеческой задолбанностью жизнью мысль, что, мол, Рай был бы очень скучным местом. Ведь только какие-нибудь неприятности способны вызывать в усталом человеке гальваническое напряжение всех сил и мобилизацию энергии, которая и заставляет взрослых людей ощущать себя живыми. Но воспоминания о своем детстве могли бы подсказать нам, что подобное положение вещей не является чем-то естественным или нормальным - это просто результаты нашего нервного истощения.

Нормальны и естественны - переизбыток сил, бурный интерес к жизни, источник которого находится не вне, а внутри нас. И таким образом Рай - это не такое состояние реальности, которое лишает нас мотива "двигаться вперёд", а состояние, в котором для движения вперёд больше не нужно, чтобы жизнь подстегивала нас, как старую больную клячу. В детстве мы что-то делаем и наслаждаемся активностью не потому, что вынуждены к этому, а просто потому, что мы полны энергии и не способны усидеть на одном месте.

И поэтому странно предполагать, что в Раю скучно - наоборот, наша привычная действительность в сравнении с счастливой и здоровой жизнью выглядит так же скучно и тускло, как наш взрослый мир - в сравнении с очарованием, которым мир был полон в детстве. Если люди перестанут постоянно чувствовать себя задерганными, уставшими и несчастными, у них появится время и вдохновение даже самые обычные и маленькие дела делать, как настоящее искусство

Я очень забавным образом потерял свое второе место работы.

Дело было так - последние две смены, пришедшиеся на выходные, я работал с коллегой, которая постоянно делала резидентам замечания, причем резким и недовольным тоном. У каждого нашего резидента есть так называемый "контракт" - набор правил, которые он должен соблюдать. Контракт индивидуальный и связан с личными особенностями резидента. Например, один парень не должен говорить за едой на посторонние темы, он может говорить только о еде и связанных с ней вещах. Причина такого странного условия заключается в том, что у этого парня есть свойство зацикливаться на одной из своих любимых тем для разговора и после этого тараторить без умолку, игнорируя свою тарелку и теряя интерес к еде от перевозбуждения. В общем, правила "контракта" изначально разумны, но, по моему глубокому убеждению, не должны восприниматься с чрезмерным рвением и перерастать в систему мелочных придирок.

Большинство коллег, с которыми я работал, могли ответить этому юноше на пару посторонних реплик, а потом сказать - " ***, ты помнишь свой контракт? За столом говорим только о еде". Или вообще пошутить, в стиле - а как глобальное потепление связано с едой? И никаких проблем не возникало. Парень неконфликтный и контактный, любит, когда ему улыбаются и шутят с ним, и легко идёт тебе навстречу, если ты с ним по-доброму. То есть никаких причин проявлять излишнюю жёсткость нет.

И вот мы сидим за обедом, резидент уже доел свою тарелку (целиком. Если вы помните, то основная цель контракта - это чтобы он нормально ел!), и в перерыве между блюдами, пока коллега раздает десерт другим резидентам, он спрашивает у новенькой сотрудницы, желая познакомиться - "а у тебя есть дома кошка или собака?" И тут моя коллега бросается на него, как коршун - "Ты почему не соблюдаешь свой контракт?!".

Я, если честно, офигел от такой несоразмерной реакции, и, желая сгладить ситуацию, успокоительно говорю - "мы все равно пока не едим, а ждём десерт, это всего один вопрос".
Коллегу это, очевидно, разозлило и она мне заявляет - давай ты не будешь мне возражать перед резидентами!
Е-мое... Мы же не в армии. Резиденты - не солдаты, мы - не офицеры, что это за культ субординации? Почему резидент, на которого ты с излишней резкостью наехала по совершенно не существенному поводу, пользуясь своим положением и своей властью, должен чувствовать, что все профессионалы - и лично я в том числе - поддерживают и одобряют такое обращение с ним?

Но ладно, я ей ничего не говорю. Однако резидент, на которого она наехала, переживает эту ситуацию болезненно - вместо того, чтобы спокойно есть свою дыню, потихоньку утирает слезы. Они же, хоть и взрослые юноши по возрасту, по уровню сознания и восприятия - маленькие дети. Надо просто видеть, например, как этот резидент сидит и смотрит телевизор со своей плюшевой игрушечной лошадкой на коленях, гладя ее и "общаясь" с ней. Он охотно будет рассказывать, что ее зовут Копьё, и она любит есть траву, а потом даст тебе ее погладить, и будет за нее ржать и фыркать. Ну, словом, дитя дитем. И вот этот взрослый ребенок сидит за столом и плачет, потому что злая тетка сделала ему грубый и резкий выговор на пустом месте. Помню самого себя в детском саду и в первом классе - я тоже так плакал. Так что я встаю, обнимаю парня за плечи, и утешаю его - говорю, что он не сделал ничего плохого, что он вообще отлично справляется и хорошо себя ведёт (что, кстати, правда), и что мне всегда приятно с ним работать (тоже правда). Ну и он через некоторое время успокаивается и даже начинает улыбаться сквозь слезы.

На следующий день моя коллега снова слишком резко одернула резидента, опять повторился разговор про "не возражай мне в их присутствии". Ну и когда мы оказались за закрытой дверью кухни, я решил всё-таки попытаться донести до нее свое вИдение ситуации, и сказал, что мы все время повторяем резидентам, что это место - их дом, и они здесь у себя, но, когда постоянно существуешь в атмосфере резких окриков, то создаётся впечатление, что ты не дома, а в тюрьме. Ведь дом - это прежде всего эмоциональный комфорт и чувство безопасности.

Моя коллега, прямо скажем, была противоположностью как первого, так и второго. Я совершенно точно не хотел бы оказаться резидентом, который находится в зависимости от неё, если даже между нами - равными по положению коллегами - она не считала нужным заботиться о своих манерах.

Скажем, я во время обеда встаю из-за стола и захожу на кухню, чтобы помочь ей вынуть из тележки подносы, а она реагирует резко и недовольно - "ты что, не видишь, что я уже этим занимаюсь?!" (Да вижу я, вижу! Я потому и пришел тебе помочь). И совершенно не понятно в этот момент, чем именно ты вызвал ее недовольство и почему, если она хочет заниматься этим делом в одиночестве, ей просто не сказать - "о, спасибо, не стоит беспокоиться, я сама справлюсь!", как сделал бы любой другой на ее месте.

Но мне, в общем, все равно - я взрослый человек, и я после такой беспричинно грубой отповеди пожму плечами и пойду спокойно доедать свой обед, а вот будь я ребенком или нашим резидентом, я бы переживал все сразу - и обиду, и чувство несправедливости, и когнитивный диссонанс (вроде бы я ничего плохого не сделал, но, если взрослый и обладающий авторитетом человек так реагирует на мое поведение, то со мной и моим поведением всё-таки что-то не так? Но нет, не может быть, ведь я же ничего не сделал... И тд и тп).

Плохо, когда человек, который работает со людьми - в особенности с уязвимыми людьми - все время излучает недовольство. Мне иногда хотелось спросить эту коллегу - тебе, вообще, нравится эта работа?.. Потому что она не болтает с резидентами, не подыгрывает им, когда они о чем-то фантазируют и веселятся, не смеётся с ними, а видит смысл нашей работы только в том, чтобы их постоянно "строить" и одергивать, причем нервно реагирует на самые незначительные нарушения распорядка. И я сомневаюсь, что ей самой интересно и приятно в такой обстановке.

Но вишенка на торте заключалась в том, что эта самая коллега очень старается "прикрыть" себя от любых неприятностей с начальством. Я уж не знаю, в чем тут дело - может, у нее кредит на дом или дети, которых ей нужно содержать, но ее опасение в чем-нибудь проколоться и потерять работу доходило до каких-то крайних величин. Например, утром забыли дать таблетки одному резиденту, который проспал до 11 дня (был выходной). Мы в этом конкретном диспансере ещё не имели разрешения на то, чтобы давать таблетки, так что звонили коллегам с других этажей, просили их прийти и помочь с этим. Резиденты просыпаются в разное время, так что мы звоним несколько раз и дёргаем людей с их этажа на наш. И вот во время пересменки, когда выясняется, что резиденту не дали таблетки, эта дама тут же заявляет - это не наша вина, это они давали таблетки и забыли про него!.. Я думаю - фигасе, люди делали лишнюю работу, помогали нам, а в благодарность мы будем теперь их обвинять?.. Говорю - нет, это моя вина, **** долго спал, я забыл позвонить, чтобы к нему спустились и дали ему лекарства.
Я сказал "моя", не "наша", но коллега все равно была ужасно недовольна.
Потому что это вроде как бросало тень и на неё.

В общем, у нас с ней вышло тотальное несовпадение по всем фронтам. И вот, в последний день работы во время пересменки она начинает жаловаться на меня, что я мешаю ей поддерживать порядок в отделении и отказываюсь понимать, как важно для психотиков неукоснительное соблюдение контракта. Я говорю - я не против соблюдения контракта, я просто считаю, что как минимум в начале можно напоминать резиденту о правилах с улыбкой и доброжелательно, а уже потом, если он сознательно тебя не слушает, вести себя более строго. И не вижу смысла сразу же начинать с резкости.
Коллеги - ты не понимаешь! Они аутисты! Они психотики! Если им напоминать про правила с улыбкой, они это вообще превратят в игру и будут из тебя веревки вить!
Ну, во-первых, это неправда. Я тому же самому парню, на которого наехала моя коллега, каждый раз напоминал о правилах с улыбкой и как бы в шутку, и это работало.
Во-вторых, если раньше я работал в заведении для буйных, где психозы выражались в том, что резиденты били нас, друг друга и себя, то там страх профессионалов потерять контроль над ситуацией хотя бы был понятен. А когда цена вопроса не так высока, то можно было бы, на мой взгляд, реагировать спокойнее.
Я сказал - да, я понимаю, они аутисты, но они же прежде всего - люди, и заслуживают человеческого обращения...
Тут моя коллега, которая первая же начала на меня жаловаться, вскакивает с места в таком негодовании, что опрокидывает со стола и разбивает свою кружку с кофе, и, даже не подтерев разлитого, демонстративно вылетает из бюро.
Я говорю ей вдогонку - может быть, мы всё-таки обсудим эту ситуацию?..
Другая коллега - ты не можешь ожидать, что она будет с тобой разговаривать нормально, раз ты с самого начала занимаешь осуждающую позицию. Ты говоришь, фактически, что она злой человек и бесчеловечно обращается с резидентами. Как вообще можно такое обсуждать?
Коллега, вернувшись в бюро, надрывно - "я два года здесь работаю... Я ещё никогда подобного не слышала..."
Уходят уже вместе, переживать это моральное потрясение на кухне за новой чашечкой кофе взамен только что разбитой.

В понедельник все мои смены в этом заведении аннулируют безо всяких комментариев и объяснений - вероятно, в результате жалобы коллег, чье точное содержание теперь уже навсегда, видимо, останется тайной, покрытой мраком.

Это все было настолько дико, что я по итогу даже не расстроился. На карте у меня скопилось столько денег, что я в принципе могу позволить себе не работать хоть до сентября, а я внезапно понял, что устал. Очень устал за эти несколько последних лет. Слишком много работал, слишком мало отдыхал.

Мне нужен настоящий, полноценный отдых, когда над тобой даже не висит мысль, что через столько-то дней нужно будет возвращаться на работу.
Баста! Никаких финансовых причин хвататься на новые смены в новом месте у меня нет, так что я собираюсь выйти на замену не раньше, чем по-королевски отдохну.